мужчин, которым я всегда немножко завидовал. Их рубашки сияют
ангельской белизной даже в три часа ночи, брюки на них никогда
не мнутся, а от ширинки никогда не отлетают пуговицы. Этой
своей безупречностью он меня несколько замораживал, или,
скорее, сковывал; но можно ли было требовать, чтобы незнакомый
благодетель направил ко мне посланника, больше соответствующего
моим вкусам? К тому же не следовало забывать, что мы находимся
в Швейцарии. После исполненного достоинства молчания адвокат
Трюрли сказал, что окончательные формальности мы уладим
позднее, пока же достаточно будет подписать дарственную. Он
вынул из папки еще одну, прозрачную папку, в которой, словно
между стеклами, покоился этот старательно напечатанный
документ, и развернул его передо мною на скатерти, одновременно
протянув мне свою авторучку - разумеется, швейцарскую и
золотую, как и его очки. Затем легким движением отодвинулся от
стола, словно бы отменяя свое присутствие здесь, пока я не
ознакомлюсь с содержанием столь важного документа. Я прочитал
все пункты дарственной. Между прочим, я обязывался на
протяжении шести месяцев не дотрагиваться до двадцати восьми
сундуков, стоявших в рыцарском зале; я поднял глаза на
адвоката, но не успел открыть рот, как он, словно бы читая мои
мысли, заверил меня, что в сундуках - разумеется, не запертых,
- находятся уникальные предметы, в частности, полотна старых
мастеров; передача их в собственность иностранцу, даже столь
знаменитому, как я, требует времени. Кроме того, в течение двух
лет я не имел права продавать замок ни целиком, ни частично, а
также переуступать его третьим лицам каким-либо иным образом.
Ничего подозрительного в этих пунктах я не заметил. Впрочем, не
была ли моя подозрительность проявлением беспомощности перед
непостижимым великодушием, которое по цепи тяжелых юридических
немецко-швейцарских оборотов, как по висячему мосту, вело меня
прямо в замковые покои? Я даже немного вспотел, выводя свою
подпись, а затем адвокат Трюрли легким, но властным движением
приподнял руку, и двое гостиничных лакеев, которых я раньше не
замечал - они незаметно поджидали за пальмами, - подошли, чтобы
заверить мою подпись. Должно быть, он заранее поставил их там,
в углу. Ничего не скажешь, он постарался оправить эту сцену в
достойную раму. Когда лакеи ушли, Трюрли попросил меня
подписать еще одно условие на обратной стороне дарственной.
Согласно этому условию, я разрешал лицам, которых назначит
даритель, периодически проверять соблюдение мною пунктов 8, 9 и
11 - то есть, не роюсь ли я в сундуках с драгоценным
содержимым. При мысли о том, что какие-то посторонние люди
будут шнырять по замку и совать нос куда пожелают, мне стало не
по себе. Адвокат разъяснил чисто формальный характер этого
пункта. Документ, добавил он, приобрел юридическую силу, и я в
любую минуту могу вступить во владение всем объектом вместе с
прилегающим парком. Он уже встал, и тут я, к счастью, догадался
спросить его, когда я лично мог бы выразить признательность
своему благодетелю. Однако господин Кюссмих был очень занят: он
возглавлял концерн по производству продовольственных
концентратов, в том числе знаменитого "Мильмиля" - препарата,
укрепляющего здоровье детей на всех континентах; о времени
нашей встречи, сказал адвокат, придется условиться позже. Он
пожал мне руку, старинные часы за нашей спиной начали бить
одиннадцать; при этих торжественных звуках я, уже в качестве
владельца швейцарского замка, смотрел, как Трюрли ступает по
коврам, как услужливо распахиваются перед ним стеклянные двери,
ведущие на улицу, а шофер с фуражкой под мышкой открывает
дверцу черного мерседеса, - и постепенно я пришел к выводу, что
нечто подобное мне, в сущности, давно уже полагалось.
Увы, замок оказался нежилым. Зимой там лопнули трубы
центрального отопления. Но дареному коню... Отказавшись от
мысли уехать в Альпы, я принялся за ремонт. Специалист по
интерьеру пытался убедить меня превратить нижние залы в
дворцовую феерию, а встретив мое сопротивление, уступил, но
весьма зловредно: он просто свалил на меня все решения, включая
облицовку ванной (потрескавшуюся) и стиль дверных ручек (кто-то
поотворачивал их). Я успел уже выложить немалую сумму, как
вдруг на первых полосах газет появились сенсационные новости о
"Мильмиле". Выяснилось, из чего на самом деле изготовляется
этот продукт. Международный комитет пострадавших матерей
предъявил Кюссмиху иск. Сумма иска составляла девяносто восемь
миллионов швейцарских франков. Загубленное здоровье детей,
физические и моральные страдания родителей, компенсация за боль
- обо всем этом газеты сообщали подробно, - а я, приезжая
посмотреть, как идет ремонт, должен был пробираться через
пикеты с транспарантами, клеймившими прохвоста, который не
только приобрел дворец, отравляя детей, но вдобавок еще имеет
наглость наводить на этот дворец красоту как раз теперь, когда
над ним висит дамоклов меч судебного разбирательства. Дважды
мне удалось разъяснить, что я не Кюссмих, с грудными младенцами
ничего общего не имею, но на третий раз какая-то пожилая дама
из Армии Спасения (она, видать, просто меня не расслышала,
распевая и колотя в бубен), взяла у другой дамы транспарант с
требованием справедливости и огрела меня по голове. Тут я
осознал, в какое дурацкое положение поставил меня Кюссмих своим
замком. Я позвонил адвокату, желая услышать его мнение, а тот
посоветовал мне избегать журналистов. Лучше всего, сказал он,
уехать на какое-то время в Альпы. Я послушался - в конце
концов, для этого я и приехал в Швейцарию. В глубине души -
признаюсь в этом искренне, так как привык говорить одну только
правду, - я надеялся, что все успокоится, когда Кюссмиха упекут
наконец за решетку. Я, осел, все еще думал, будто он страдал
угрызениями совести и в дарении видел акт искупления. Если бы я
вовремя унес ноги из "Шератона", то провел бы безмятежное лето
в тихом горном уголке, хотя, с другой стороны, тогда я не
познакомился бы ни с профессором Гнуссом, ни с Институтом
Исторических Машин, а значит не отправился бы на Энцию с ее
поразительной этикосферой. Такова жизнь: из глупостей вырастают
Скачать книгу [0.28 МБ]
Пирамида