[Управление по делам культуры (нем.)] в Цюрихе, чтобы мыли раз
в три дня, но с ним просто не стали разговаривать, а о том,
чтобы пустить его в дамские туалеты, и речи не было, хотя у
него имелась бумага из ЮНЕСКО - уж не знаю, как он ее раздобыл,
- подтверждавшая научный характер его занятий. Кузен Тарантоги
не верит ни во Фрейда, ни во фрейдистов, потому что у Фрейда
можно узнать, что думает тот, кому наяву или во сне чудятся
башня, дубина, телефонный столб, полено, передок телеги с
дышлом, кол и так далее; но вся эта мудрость оказывается
бесполезной, если кто-нибудь видит сны напрямую, без обиняков.
Кузен Тарантоги питает личную антипатию к психоаналитикам,
считает их идиотами и пожелал непременно объяснить мне, почему.
Он показывал жемчужины своего собрания, стишки на восьмидесяти,
кажется, языках (он готовит богато иллюстрированную книгу,
настоящий компендиум, с цветными вклейками); разумеется, он
сделал и статистические расчеты, сколько чего появляется на
квадратный километр или, может, на тысячу жителей, не помню
уже. Он полиглот, хотя в довольно-таки узкой области; но и это
чего-нибудь стоит, если учесть, какое здесь накоплено
лексическое богатство. Он, впрочем, утверждает, что условия его
труда ему претят; нужны хирургические перчатки, дезодорант с
распылителем - а как же? - но ученый обязан преодолевать в себе
непроизвольное отвращение, в противном случае энтомологи
изучали бы одних только бабочек и божьих коровок, а о тараканах
и вшах никто бы ничего не знал. Опасаясь, что я убегу, он
держал меня за рукав и даже подталкивал в спину, к наиболее
красочным участкам стены; я не жалуюсь, говорил он, но жизнь я
себе выбрал нелегкую. Человек, который ходит в публичные
писсуары, обвешанный фотоаппаратами и сменными объективами,
волочит за собой штатив и заглядывает во все кабины по очереди,
словно не может решиться, - такой человек вызывает подозрение у
туалетных служительниц, особенно если он отказывается оставить
свой груз у них, а тащит его с собой в кабину; и даже солидные
чаевые не всегда оберегают его от неприятностей. Особенно
сильно - как красный платок на быка - действует на этих
блюстительниц клозетной морали (он выражался о них довольно
резко) сверкание фотовспышки из-за закрытых дверей. А при
открытых дверях он не может работать, потому что это раздражает
их еще больше. И странное дело: клиенты, что заходят туда, тоже
глядят на него исподлобья, а порою взглядами дело не
ограничивалось, хотя среди них наверняка имеются авторы,
которые должны быть ему хоть немного обязаны за внимание. В
автоматизированных отхожих местах этих проблем нет, но он
обязан бывать везде, иначе собранный материал не будет
статистически репрезентативным. К сожалению, он вынужден
ограничиваться выборкой, мировая совокупность отхожих мест
превосходит человеческие силы, - не помню уж, сколько на свете
клозетов, но он и это высчитал. Известно, чем и как там пишут,
когда под рукой ничего нет, и каким образом некоторые особо
изобретательные авторы помещают афоризмы, а то и рисунки под
самым потолком, хотя по фарфору даже шимпанзе не заберется так
высоко. Желая из вежливости поддержать разговор, я высказал
предположение, что они носят с собой складные лестницы; такое
невежество его возмутило. В конце концов я все же вырвался от
него и ушел от погони (он что-то кричал мне вслед даже на
лестнице); крайне рассерженный неудачей - ведь о Швейцарии я не
узнал ничего, - я вернулся в гостиницу, и оказалось, что
несколько особенно забористых примеров, которые он мне
декламировал, плотно застряли в моем мозгу; чем больше я
силился их забыть, тем упорнее они лезли мне в голову. Впрочем,
по-своему этот кузен был, возможно, и прав, указывая мне на
большую надпись над своим рабочим столом: Homo sum et humani a
me alienum рuto [Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо
(лат.)].
В конце концов я выбрал Швейцарию. Я уже давно лелеял в
душе ее образ. Встаешь рано, в шлепанцах подходишь к окну, а
там - альпийские луга, лиловые коровы с большими буквами
"MILKA" [марка шоколада] на боках; под перезвон их буколических
бубенцов идешь в столовую, где в тонком фарфоре дымиться
швейцарский шоколад, а швейцарский сыр услужливо сверкает
росинками, потому что настоящий эмментальский всегда чуть-чуть
потеет, особенно в дырочках; садишься, гренки хрустят, мед
пахнет альпийскими травами, а блаженную тишину подчеркивает
торжественное тиканье настенных швейцарских часов. Ты
разворачиваешь свежую "Нойе Цюрхер Цайтунг" и видишь, правда,
на первой полосе войны, бомбы, цифры убитых, но все это так
далеко, словно через уменьшительное стекло, потому что вокруг
тишина и спокойствие. Может, где-то и есть несчастья, но не
здесь, в области минимального террористического давления; вот,
пожалуйста, на всех страницах кантоны беседуют между собой
приглушенным банковским диалектом, и ты откладываешь
непрочитанную газету - ведь если все идет, как швейцарские
часы, зачем читать? Неторопливо встаешь, одеваешься, напевая
старую песенку, и идешь на прогулку в горы. Что за блаженство!
Примерно так я себе это представлял. В Цюрихе я
остановился в гостинице рядом с аэропортом и принялся искать
тихий уголок в Альпах на все лето. Я листал рекламные буклеты
со всевозрастающим нетерпением; меня отпугивали то обещания
многочисленных дискотек, то фуникулеры, которые порциями
затаскивают толпы туристов на ледник, а я не люблю толпы; что и
говорить, задача была не из легких, ведь ни горы без комфорта,
ни комфорт без гор меня не устраивали. С первого этажа на
последний меня прогнал электрифицированный гостиничный оркестр,
а также кухонная вентиляция, создающая впечатление (ложное,
однако непреодолимое), будто жир на сковородах не меняли многие
годы. Наверху было не лучше. Через каждые несколько минут на
меня обрушивался грохот стартующих неподалеку джетов. Впрочем,
в Европе говорят не "джеты", а "авиалайнеры", но "джет" лучше
передает ощущение ударов по голове. Заглушки в ушах не
помогали, потому что вибрация моторов вворачивается прямо в
Скачать книгу [0.28 МБ]
Пирамида