аспиранта. Для чего нужен был третий? Чтобы изучить, что сделает Секция с
нерегламентно направленным доносом? Но Секция и так должна была направить
его в Отдел - и, сделав это, обязательно выслать на место своего человека,
то есть меня. В общем, Глюк тоже оказывается подтасовкой по поручению
Отдела. Единственный человек, который действовал на свой страх и риск в
ответ на вызов, брошенный Баранном, был, следовательно, Семприак. Но при
этом, однако, он пытался тебя предостеречь, дать тебе понять, что знает о
том, что сцена подстроена, что рекомендации и словоизлияния Баранна,
принимаемые тобой за искренние, являются лишь подставкой, коварным шагом с
его стороны. Так вот, любые попытки кого-либо оказать влияние на твое
конечное решение путем подачи тебе предостерегающих знаков в какой-либо
форме категорически запрещены правилами - уж я-то эти правила знаю, ибо их
изложил в своем доносе Глюк. Семприак, показывая тебе тарелку, нарушил,
следовательно, эти правила. Зачем? Чтобы выиграть? Нет, поскольку такой
выигрыш был бы в обязательном порядке аннулирован. Впрочем, ты все равно
проглядел важность подаваемых тебе знаков. Тем не менее крематор никак не
мог быть заинтересован в том, чтобы предостеречь тебя, ибо таким образом он
лишал себя шансов на выигрыш. Однако он, словно наперекор себе, предостерег
тебя. Зачем он это сделал? Затем, очевидно, чтобы дать знать Баранну, что он
знает о подстроенности им всей этой интриги с Отделом, что он отлично
осведомлен о ее фиктивности. Такие сведения он мог получить только от
вышестоящих лиц. В итоге оказывается, что все присутствующие, кроме меня, но
я-то находился в шкафу, были подосланы Отделом...
- Я - нет, - сказал я.
- Ты тоже! Чай был сладким!
- Что-что?
- Чай, которым тебя приводили в чувство, был сладким, поэтому твое тело
стало липким и тебе пришлось согласиться вымыться. Во время мытья у тебя
забрали одежду, и ты был вынужден надеть купальный халат, от которого
недалеко и до пижамы. Доктор, однако, никогда не решился бы подкинуть тебя
Баранну на свой страх и риск! Доктор подчиняется Отделу, эрго - и ты, и все
прочие здесь были людьми Отдела! Понимаешь, что это значит?
- Нет.
- Поскольку Семприак манипуляциями с тарелкой лишил себя возможности
выигрыша, никакого поединка здесь вообще не было. Поскольку и он, и те двое,
и ты... поскольку все вы были марионетками одной и той же стороны, то вторая
вообще не существовала. Жестокая шутка, выданная через Баранна, была в
сущности шуткой самого Отдела! Вижу, что ты мне не веришь.
- Нет.
- Разумеется! Как же тут поверить? "Как это так, - думаешь ты. -
Могучий Отдел занимается розыгрышами каких-то там шуток, баловством? Такого
не может быть! Здесь кроется какой-то более глубокий смысл". Но ведь это
лишь Баранн хотел сделать тебя жертвой шутки, Отдел же - нет, он посмеялся
над всеми! Странная шутка? Все зависит от того, как на это смотреть.
Обычно, когда мы не видим смысла в чем-то изощренно совершенном, это
вызывает у нас улыбку. Другое дело, когда оно чрезмерно велико. Вот взять
хотя бы солнце с его закрученными, как папильотки, протуберанцами, или же
галактику со всем блуждающим по ней хламом. Разве не похожа она на уродливую
карусель? А метагалактика с космосом? Да можно ли вообще серьезно допускать
существование бесконечности? Однако видел ли ты когда-нибудь карикатуру на
солнце или галактику? Нет, над этим мы предпочитаем не смеяться, поскольку
пока еще готовы признать, что это будет не наша насмешка, а насмешка над
нами. И потому мы делаем вид, что нам не известно о примитивности средств,
используемых космосом. Мы говорим: он таков, каков есть, он является всем, а
все не может быть шуткой, оно огромно, невообразимо велико и, значит,
серьезно. Ах, величина - как мы почитаем ее! Даже дерьмо, если из него
воздвигнуть гору с вершиной, тонущей в облаках, будет возбуждать почтение и
слегка подгибать колени. Поэтому я вовсе не настаиваю, что это была шутка.
Ведь ты предпочитаешь, чтобы это было серьезно, да? Мысль о том, что тебя
истязают просто так, что за страданиями твоими никто не наблюдает с
сатанинской насмешкой, что никто их, в сущности, не хотел, никого они не
интересуют - такая мысль была бы для тебя невыносима. И, вероятно, тайна в
таком случае является лучшим выходом - во всяком случае, гораздо более
хорошим, чем если принимать все это за чушь. В тайне ты можешь спрятать то,
что хочешь - надежду. Вот что я, собственно, хотел сказать. Добавлю только,
что, говоря об Отделе, я несколько упростил. Нити, конечно, ведут в него, но
в нем не кончаются. Они уходят дальше, разветвляются по всему Зданию. Это
оно на самом деле было автором "шутки". Оно - либо, если так тебе больше
нравится, никто.
Теперь тебе известно все.
- Я по-прежнему не знаю ничего. Я знаю лишь, что ты говоришь то, что
тебе приказано.
- Ты не поверишь мне, если я скажу, что нет, и будешь прав, ибо я сам
не знаю, действительно ли это так.
- Ты? Как ты можешь этого не знать?
- После того, что я сказал тебе, мог бы понять и сам. Я лично не
слышал, если тебя это интересует, такого приказа, и я не знаю, слышал ли его
мой начальник и выбрал ли меня для его исполнения, но именно потому я не
могу быть уверен в его отсутствии. Слушай: я не знаю, чем является Здание.
Возможно, Баранн говорил правду. Возможно, две соперничающие друг с другом
разведки поглотили в противоборстве одна другую. А может, это безумие не
людей, а организации, которая, чрезмерно разросшись, натолкнулась где-то
далеко на собственные ответвления, вгрызлась в них, вернулась по ним к
собственному сердцу и теперь сама себя точит и разъедает, все глубже и
глубже. Может, то, другое Здание, вообще не существует, а служит лишь
оправданием самопожертвования.
- Кто ты такой?
- Священник. Ты ведь знаешь.
- Священник? Ты хочешь меня в этом убедить? Ты же выдал меня Эрмсу! Для
чего ты носишь сутану? Чтобы скрывать мундир?
- А зачем ты носишь тело? Чтобы скрывать скелет? Почему ты не хочешь
понять? Я ничего не скрываю. Да, я выдал тебя, но ведь здесь все является
лишь видимостью, даже измена, даже убийство. Всеведение - тоже. Оно не
только невозможно, но даже и не нужно. Вполне достаточно его имитации,
фантома, сотканного из доносов, намеков, слов из сна, клочков, выловленных
из канализации, перископов... Не всеведение важно, а вера в него.
"Этого, пожалуй, они вряд ли хотели, чтобы он мне сказал", - успел
подумать я, а он, бледный, продолжал шепотом, шипя, словно от ненависти:
- Ты все еще не веришь мне, а продолжаешь верить в мудрость Здания! Как
мне доказать тебе? Ты видел командующего? Видел того тупого, покрытого
Скачать книгу [0.18 МБ]
Пирамида