притворяться, что здесь притворяется быть верным Зданию. Ну, а потом те
снова его перевербовывают и привлекают на свою сторону, еще раз, и тогда он
уже перед нашими притворяется, будто перед теми притворяется, что перед нами
притворяется, понял? Вот это и есть триплет.
- Ага, это понятно, - сказал я. - А квадруплет - это, значит, его еще
раз...
- Да. Сообразительный ты. Хочешь, я тебя прямо тут завербую?
- Вы?
- Да.
- Вы?.. Господин профессор?
- Ну и что с того, что профессор? Я тоже вербовкой занимаюсь.
- Для этих или для тех?
- А тебе для каких надо?
- Ну, вообще-то... как-то...
- Эх ты! Меня остерегаешься? Продвижение бы тебе... Однако кто бы мог
подумать: размазня - а он, оказывается, ушки держит на макушке!
Он с отцовской лаской тыкал мне в бок. Теперь он выглядел почему-то
страшно постаревшим - может, от бессонницы, а может, от чего-то другого?
- Даже щекотки не боишься? - протянул он многозначительно, прищуривая
глаз. - Ты парень что надо! Что такое галактоплексия, знаешь?
- А что? Загадка?
- Да. Не знаешь? Это конец света, ха-ха!
"Неужели под влиянием алкоголя чиновники в них берут верх над
профессорами?" - мелькнуло у меня в голове, которая жутко, отвратительно
болела. Баранн уставил на меня холодные поблескивающие глаза.
Кто-то под столом ущипнул меня за ногу. Из-под скатерти рыжей щеткой
вынырнула голова крематора, который неуклюже, но решительно лез ко мне на
колени, повторяя:
- Как приятно допрашивать под пыткой старых знакомых! Словно лепесток
розы обнюхиваешь, а... Ох, поймать бы сейчас кое-кого...
Я попытался от него избавиться. Он прижался ко мне, обнял за шею,
шепча:
- Друг, будь начеку. Брат ты мой родной, я же для тебя все, что
хочешь... я для тебя всех, всех сожгу, до последней букашки, скажи только
слово... Я тебе...
- Пустите меня! Господин профессор, господин крематор опять целуется, -
пожаловался я, слабо сопротивляясь. Он мешком висел на мне, колол в щеку
щетиной. Кто-то все-таки оттащил его от меня, он пятился задом, словно рак,
показывая мне издали десертную тарелку, которую держал обеими руками.
"Тарелка? Что тарелка? Где шла речь о тарелках? - лихорадочно думал я.
- Об этом что-то уже было. Где? Великий Боже! Сервировка! Кто говорил
"сервировка"? Что значит "сервировка"?"
Возникло всеобщее замешательство.
Мне показалось, что нас будто больше ста, но это просто все повскакали
с мест. Посреди комнаты на отодвинутом от стола стуле сидел толстый
профессор с мокрым платком на лысине, сотрясаемый сильной икотой, которая в
наступившей тишине звучала в унисон с мерзким храпом офицера, лежавшего без
сознания в углу.
- Запугать! Застращать! - кричали вокруг.
Влекомый другими, я поднялся. Мы обступили толстого профессора.
Меня покачивало на непослушных ногах.
Толстый бессмысленно смотрел на нас и руками просил помощи, потому что
едва он пытался что-либо сказать, как вместо слов раздавались ужасные
икания. Выпятив глаза, посинев, он содрогался так, что стул под ним скрипел.
- Доводит до сведения! - прошипел крематор, вслушиваясь в икоту. Затем
поднял вверх чистую тарелку. - Слышите?
- Нет!..
Толстый попытался оправдываться, но его протест был подавлен приступом
икоты, еще более сильным, чем ранее.
- Э, братец, сигнализируешь! - бросил ему в лицо Баранн.
Толстый судорожно стиснул мою руку.
- Нет!
- Считать, - заорали все.
Приглушенным хором, бормоча, мы принялись считать икания:
- ...одиннадцать, двенадцать, тринадцать...
- Предатель! - прошипел в паузе крематор.
Толстый продолжал синеть, приобретая все более темный оттенок. Пот
большими, почти с горошину, каплями выступал у него на лысине. Это выглядело
так, будто страх, от которого он весь дрожал, выжимал его череп, как лимон.
- ...четырнадцать, пятнадцать...
Замирая, с пальцами, переставшими что-либо ощущать, я ждал. Толстый со
стоном засунул себе кулак в рот, но еще более сильная, потому что теперь под
давлением, икота бросила его на спинку стула.
- Шест...
Толстый затрясся, захрипел и какое-то время совсем не дышал. Потом его
опухшие веки приподнялись, безмятежность разлилась по искаженному мукой
лицу.
- Спасибо, - шепнул он, обращаясь ко всем.
Как ни в чем не бывало мы возвратились обратно к столу. Я был пьян и
знал об этом, но как-то иначе, чем перед этим.
Мои движения стали более свободными. Я теперь мог говорить безо всякого
труда, лишь остаток бдительности, до сих пор державшей меня под контролем,
куда-то пропал, что воспринималось мною с беспечным самозабвением.
Не успел я и оглянуться, как Баранн уже втянул меня в диспут на тему
"Здание-Дом и его домовитость". Для начала он спел мне песенку:
- Динь-дом-бом! Дом! Основа Дома - Антидом! Антидома - Дом! Бом!
Потом рассказал несколько анекдотов из области содомистики и
гоморрологии. Я уже перестал обращать внимание на тарелку, которой издали
посвечивал мне в глаза крематор.
- Знаю! - задорно прокричал я. - Сервировка! Понимаю: подстановка!
Понимаю! Ну и что? Кто мне что сделает? Профессор - свой парень! А я -
вольная птица!
- Птичка ты моя нештатная, - басил, обращаясь ко мне, худой.
Он похлопывал меня по коленке, ласково улыбаясь левой щекой, спрашивал
об успехах в шпионстве, о том, как я вообще оказался в Здании. Я рассказал
ему начало своей истории.
- Ну, и что там было дальше? - заинтересовался он.
Я болтал уже обо всем подряд, пока еще остерегаясь других, поскольку не
был в них совершенно уверен. О священнике Баранн отозвался: "Аббат - он и
должен быть провокатором", историю златоглазого старичка лаконично
Скачать книгу [0.18 МБ]
Пирамида
