импровизированную пирушку что-то могло прервать.
Странным казалось также и чрезмерное оживление этих людей, которое
никак не объяснялось несколькими выпитыми рюмками.
- Что это за торт? Прованский? - спрашивал с набитым ртом толстый.
- Хе-хе, прованский, - ответил ему Баранн.
Крематор хохотал, неся всякий вздор: шутки, прибаутки, пьяные
присловья.
- Твое здоровье, Бараннина, и твое, труполюб! - проревел толстый.
- Танатофилия - это влечение к смерти, а не к умершим, невежда, -
отрезал крематор.
Вскоре разговаривать стало совершенно невозможно. Даже крики тонули в
общем хаосе. Тост следовал за тостом, приглашение за приглашением. Я пил
охотно, поскольку остроты и шутки моих собеседников казались мне до
невозможности плоскими, и я старался утопить в вине мое омерзение и
отвращение. Баранн, заходясь фальцетом, под собственное визгливое пение
демонстрировал, вышагивая по салфетке сладострастно выгнутыми пальцами,
танец пьяной пары, крематор то хлестал водку стаканами, то швырял огурцами в
молодого человека, который не очень-то от них уклонялся. Толстый же ревел,
как буйвол:
- Гуляй, душа! Ой-ля-ля!
- Гуляй! Эге-гей! - вопили в ответ ему.
Потом он вскочил на ноги, покачнулся, сорвал с головы парик и, швырнув
его на пол, заявил, блестя потной обнаженной лысиной:
- Эх, гулять - так гулять! Друзья! Сыграем в западни!
- В западни!
- Нет, давайте в загадки!
- Хи-хи! Ха-ха!
Они ржали, кривляясь друг перед другом.
- За чувства наши братские! За счастья буйный пляс! - кричал крематор,
целуя себе руки.
- А также за успех лечения. За доктора, приятели дорогие! Не будем
забывать о докторе! - взвизгнул Баранн.
- Жаль, что нет девочек. Устроили бы танцы...
- Эх! Девочки! Эх, грех! Сладостные утехи!
- Эх, парад! Маршируют шпики! - выл толстый, не обращая ни на кого
внимания, потом вдруг замолчал, икнул, окинул нас налитыми кровью глазами и
облизнулся, показывая тонкий, маленький, какой-то девчоночий язычок.
"Что я тут делаю? - подумал я с ужасом. - До чего омерзительно это
службистское низкопробное пьянство восьмого ранга! Как же они силятся быть
оригинальными..."
- Господа! За ключника! За швейцара нашего! Виват, крематор! Виват,
гульба! - пискляво кричал кто-то из-под стола.
- Да! Да здравствует!
- Залпом за него!
- Ручейком!
- Огурчиком! - нескладно вопил хор.
Мне стало даже жалко бедного юношу - как же мерзко они его спаивали, то
и дело подливая ему. Толстый, с набрякшей, покрасневшей, словно грозившей
лопнуть лысиной - лишь дряблая шея неестественно белела под ней - зазвонил о
стекло, а когда это не помогло, швырнул бутылку об пол.
Звук бьющегося стекла вызвал мгновенную тишину, в которой он попытался
заговорить, опершись на руки, но ему мешал душивший его смех. Он лишь
подавал дрожащими руками знаки, чтобы все подождали. Наконец он выдавил:
- Гулянка! Товарищеская игра! Загадки!
- Ладно! - проревели все. - Пущай! Давайте! Кто первый?
- На равнине Дом стоит, жизнь вмещая бурную. Эх, люби же крепко ты душу
агентурную, - это вопил Баранн.
- Господа, братья милые! - пытался перекричать его толстый. - Номер
первый: кто видел инструкцию?
Ответом был взрыв хохота. Я содрогнулся, глядя на дергающиеся тела и
разинутые рты. Крематор и юноша почти рыдали. Юноша пискнул:
- Ухо от селедки!
Снова удерживаемые нетвердой рукой рюмки со стеклянным звоном сошлись
над скатертью. Умиленный крематор покрывал поцелуями теперь уже внутренние
стороны своих ладоней. Баранн, сидевший напротив меня, опрокинул в рот рюмку
водки.
Я обратил внимание, что при этом он ткнул краем рюмки в нос, и тот
затем не восстановил свою форму, а так и остался с вмятинкой посередине.
Хозяин носа этого даже не заметил. "Видимо, восковой" - решил я, но
впечатления на меня это не произвело. Толстый, которому становилось все
жарче, обнажился до пояса, повесил через плечо пижамную куртку и теперь
сидел, поблескивая по'том на густой растительности на груди, жирный,
отвратительный. Затем он отстегнул и уши.
- Ибо здесь шпионства рай, рай здесь для шпионства! - вдруг стали петь
на два голоса Баранн и юноша. Голубые глаза юноши блуждали теперь совсем уже
безумно.
Оторвавшись от целования своих рук, крематор присоединился к ним,
декламируя:
- Ты хватаешь эти документы! И читаешь эти документы! И глотаешь эти
документы!..
- Господа, загадка номер два: что такое супружество? - плотоядно гудел
раздетый апоплектик, похожий в таком виде на заросшую волосами женщину.
- Это наименьшая ячейка шпионства, - ответил он сам себе, так как никто
его не слушал.
Раскрасневшиеся орущие лица раскачивались у меня перед глазами. Мне
казалось, что Баранн, шевеля ушами, подает какие-то знаки крематору, но
скорее всего это просто почудилось: оба они были слишком пьяны. Семприак
схватил вдруг чужую рюмку, опорожнил ее, швырнул об пол и поднялся,
пошатываясь, на ноги. Водка и слюни стекали у него по усам.
- Ну! Теперь ты совсем хорош! - кричали ему. - Господа! Внимание! Облик
особы высокого ранга! Повышение ему соответствующее!
- Тихо! - проревел крематор.
Он был страшно бледен и покачивался, будучи не в силах удерживать
равновесие. Широко расставив руки, он оперся о стол, откашлялся, вытер слезы
и, скаля беличьи зубы, жалобно затянул:
- О, молодость моя! Детство мое святое, и ты, дом родной, отчизны
сторона! Где же вы? И где ныне я давний-предавний? Где ручки мои маленькие с
пальчиками розовенькими, крохотными? Ни одного их у меня не осталось! Ни
одного! Прощайте... А глистам - нет...
- Перестань! - отрывисто бросил ему Баранн, оторвавшись от тщательного
Скачать книгу [0.18 МБ]
Пирамида