история за последние десять тысяч лет есть не что иное как непрерывный пересмотр
результатов приватизации. Вряд ли история кончится из за того, что несколько
человек украли много денег. Даже если эти несколько человек наймут себе по три
Фукуямы каждый .
Сестричка И любила иногда высказать какую нибудь радикальную, даже разбойничью
мысль — это шло к ее хищной красоте и сразу зачаровывало будущую жертву. Вот и
сейчас я заметила, с каким восхищением уставился на нее Александр.
— Именно! — сказал он. — Надо записать. Жаль, нечем. А кто такая фукуяма? Типа
гейши?
— Примерно, — сказала И Хули и повернулась так, чтобы Александр увидел ее
профиль. В профиль она абсолютно неотразима.
Вот гадина, подумала я, ведь обещала… И все таки ею нельзя было не восхищаться:
сестричка И ничего не понимала в российских делах, но инстинктом чувствовала,
что сказать, чтобы с первой же попытки надеть мужчине петлю на шею. Александр
смотрел на нее раскрыв рот, и я поняла — его надо срочно спасать. Следовало
высказать что то еще более радикальное.
— Так что все эти споры о либерализме, — сказала я, как бы закрывая тему, —
просто лингвистический казус. И хоть мы очень уважаем либеральную демократию как
принцип, вонять от этих слов в русском языке будет еще лет сто!
Александр перевел восхищенный взгляд с И Хули на меня. Потом назад на И Хули.
Потом опять на меня. У парня просто праздник какой то, подумала я.
— Да да, — сказал он. — Насчет слов ты права. Дело ведь не в самой либеральной
вывеске. Дело в тех омерзительных оборотнях, которые за ней прячутся. Приезжает
такой офшорный кот в Америку, говорит, что он либерал, а угнетенные негры
думают, что он за легализацию каннабиса…
— Скажите, вашей профессиональной деятельности не мешает такое эмоциональное
отношение к предмету? — спросил лорд Крикет.
Александр не почувствовал иронии.
— Должны же мы знать, кому крышу даем… Только поймите меня правильно. Я не хочу
сказать, что демократия — это плохо. Это хорошо. Плохо, когда ее пытаются
использовать жулики и проходимцы. Поэтому демократии надо помогать, чтобы она
двигалась в правильном направлении. Так мы считаем.
— Это уже не демократия, — сказал лорд Крикет. — Суть демократии именно в том,
что ей никто не помогает, а она помогает себе сама.
— Никто не помогает? Это в переводе значит, что мы сидим и смотрим, как нас
имеют во все дыры разные бенефициары с двойным подбородком и тройным
гражданством. Двадцать лет смотрели. Нам уже планы бантустанов начертили,
русскоговорящий персонал подготовили, знаем знаем… Читали инструкции. Вы
думаете, мы болты закручивать стали из любви к искусству? Нет, ошибаетесь.
Просто иначе нас доели бы за три года.
— Кто доел? — удивленно спросил лорд Крикет. — Демократия? Либерализм?
— Демократия, либерализм — это все слова на вывеске, она правильно сказала. А
реальность похожа, извините за выражение, на микрофлору кишечника. У вас на
Западе все микробы уравновешивают друг друга, это веками складывалось. Каждый
тихо вырабатывает сероводород и помалкивает. Все настроено, как часы, полный
баланс и саморегуляция пищеварения, а сверху — корпоративные медиа, которые
ежедневно смачивают это свежей слюной. Вот такой организм и называется открытым
обществом — на фиг ему закрываться, он сам кого хочешь закроет за два вылета. А
нам запустили в живот палочку Коха — еще разобраться надо, кстати, из какой
лаборатории, — против которой ни антител не было, ни других микробов, чтобы хоть
как то ее сдержать. И такой понос начался, что триста миллиардов баксов вытекло,
прежде чем мы только понимать начали, в чем дело. И вариантов нам оставили два —
или полностью и навсегда вытечь через неустановленную жопу, или долго долго
принимать антибиотики, а потом осторожно и медленно начать все заново. Но уже не
так.
— Ну, с антибиотиками у вас никогда проблем не было, — сказал лорд Крикет. —
Весь вопрос в том, кто их будет назначать.
— Найдутся люди, — сказал Александр. — И никакого Мирового банка или там
Валютного фонда, которые сначала эту палочку Коха прописывают, а потом тазик
подставляют, нам в консультанты не надо. Проходили уже. Мол, отважно взвейтесь
над пропастью, покрепче долбанитесь о дно, а потом до вас донесутся вежливые
аплодисменты мирового сообщества. А может, нам лучше без этих аплодисментов и
без пропасти? Ведь жила Россия своим умом тысячу лет, и неплохо выходило,
достаточно на карту мира посмотреть. А теперь нам, значит, пора в плавильный
котел, потому что кто то хорошо торганул цветами. Это мы еще посмотрим, кому
туда пора. Если кто то сильно хочет нас переплавить, может оказаться, что мы ему
самому поможем расплавиться в черный дым. Чем, у нас есть, и долго еще будет!
И Александр оглушительно стукнул кулаком по столу, так, что проектор и ноутбук
подскочили. Затем наступила тишина. Стало слышно, как между окном и шторой
бьется заблудившаяся муха.
Иногда я сама не понимала, что вызывает в моей душе большее смятение —
чудовищный инструмент любви, с которым я имела дело, когда он превращался в
волка, или эти дикие, поистине волчьи взгляды на жизнь, которые он высказывал,
пока был человеком. Возможно, второе завораживало меня так же, как и… Я не стала
додумывать эту мысль до конца — она была слишком пугающей.
Тем более что завораживаться было нечем. Несмотря на весь свой кажущийся
радикализм, он говорил только про следствия и даже не упомянул причину — верхнюю
крысу, занятую чмокающим самососуществованием (вот почему я так не люблю слово
«минет», подумала я, вот она — психопатология обыденной жизни). Впрочем, скорей
всего Александр все понимал, но, как и положено оборотню, хитрил: жить в
Семейной Аравии и не замечать аппарата можно только за большие деньги, а они у
него были. А может, и не хитрил… Ведь я сама все поняла про upper rat и хуй
сосаети только тогда, когда стала объяснять это в письме сестренке Е. А как
работает голова у волка, я пока не знала.
Первым в себя пришел лорд Крикет. На его лице отразилась искренняя печаль (я,
конечно, не подумала, что она искренняя, — просто мимическое мастерство
британского аристократа требовало именно этого слов). Он поглядел на часы и
сказал:
— Я могу в чем то понять ваши эмоции. Но, если честно, мне скучно следить за
маршрутом, по которому движется ваш ум. Это такая бесплодная пустыня! Люди
проводят в подобных спорах всю жизнь. А потом просто умирают.
— А что, — спросил Александр, — есть другие варианты?
— Есть, — сказал лорд Крикет. — Поверьте мне на слово, есть. Среди нас живут
существа иной природы. Вы, как я понимаю, испытываете к ним серьезный интерес.
Так вот, этих омерзительных оборотней, как вы выразились, не занимают пустяки,
о которых вы говорите с таким жаром. И они не прикрываются либеральной вывеской
— тут вы ошиблись. Они вообще не замечают миражей, которые заставляют вас
краснеть и молотить кулаком по столу…
Александр хмуро опустил голову.
— Вряд ли вы даже сумели бы объяснить им, — продолжал лорд Крикет, — что именно
Пирамида