названию Желтой Горы, на которой стоял его монастырь. Я провела в беседе с ним
всего одну ночь, а запомнила этот разговор навсегда — стоило закрыть глаза, и я
видела лицо Желтого Господина так отчетливо, словно он был рядом. А ведь сколько
было людей, с которыми я сталкивалась многие годы изо дня в день — и от которых
в моей памяти не осталось даже тени… Сестричка И тоже знала Желтого Господина,
подумала я. Интересно, помнит она его? Надо будет спросить.
В этот момент зазвонил мобильный.
— Алло, — сказала я.
— Здравствуй, рыжая.
Я не поверила своим ушам.
— Сестричка И? Просто чудеса. Я только что о тебе думала…
— То то у меня хвост чешется, — засмеялась она. — Я уже в Москве.
— Где ты остановилась?
— В гостинице «Националь». Что ты делаешь завтра в час дня?
*
Я боялась проблем при входе в «Националь», но никто из секьюрити не обратил на
меня внимания. Возможно, дело было в том, что меня ожидала похожая на шарфюрера
СС девушка администратор с табличкой «valued guest of Lady Cricket Taylor»,
которая проводила меня к одному из люксов. Не хватало только почетного караула с
оркестром.
И Хули встретила меня, сидя на полосатом диване в гостиной номера. Меня мучило
подозрение, что я уже встречалась в этом помещении с каким то клиентом, не то
бизнесменом из Южной Кореи, не то оружейным арабом. Но дело могло быть просто в
полосатом диване, такие здесь во многих номерах. Увидев меня, сестричка встала
навстречу, и мы нежно обнялись. В ее руках появился прозрачный пластиковый
пакет.
— Это тебе, — сказала она. — Недорого, но изящно.
В пакете была майка с британским флагом и русско английской надписью:
КОКНИ
COCKNEY
— Это в Лондоне продают, — сказала она. — На всех языках. Но на русском
получается особенно мило.
И она тихо захихикала. Я не могла удержаться и засмеялась тоже.
И Хули выглядела в точности так же, как в двадцать девятом году, когда она
приезжала в Россию по линии модного тогда Коминтерна. Только сейчас ее стрижка
казалась чуть короче. Одета она была, как всегда, неподражаемо.
Последнюю тысячу лет стиль И Хули не менялся — это был предельный радикализм,
замаскированный под утилитарную минималистичность. Я завидовала ее смелому вкусу
— она всегда опережала моду на полшага. Мода циклична, и за долгие столетия
сестренка И наловчилась кататься на волнах этих циклов с мастерством
профессионала по серфингу — каким то чудом она постоянно находилась в точке,
угадать координаты которой пытаются все дизайнеры одежды.
Вот и сейчас на ней была умопомрачительная жилетка, похожая на огромный
патронташ со множеством разноцветных накладных карманов, расшитых арабской вязью
и оранжевыми словами «Ка Воот!». Это была вариация на тему пояса шахида — каким
его сшил бы японский дизайнер либертен. Вместе с тем вещь была очень удобной —
сумка обладателю такой жилетки была ни к чему.
— Не слишком ли смело для Лондона? — спросила я. — Никто не возмущается?
— Что ты! У англичан все силы духа уходят на лицемерие. На нетерпимость не
остается.
— Неужели все так мрачно? Она махнула рукой.
— Лицемерие по английски «hypocrisy». Я бы ввела новый термин — «hippopocrisy»,
от «гиппопотам». Чтоб обозначить масштабы проблемы.
Я терпеть не могу, когда дурно отзываются о целых нациях. По моему, так
поступают или неудачники, или те, у кого нечиста совесть. Неудачницей сестричку
И никак не назовешь. Но вот насчет совести…
— А почему бы тебе первой не перестать лицемерить? — спросила я.
— Тогда это будет цинизм. Еще неизвестно, что хуже. В общем, в чулане темно и
сыро.
— В каком чулане?
— Я про английскую душу. Она напоминает мне чулан. Или как это правильно
перевести… closet. Лучшие из англичан всю жизнь стремятся оттуда выйти, но
удается это, как правило, только в момент смерти.
— Откуда ты знаешь?
— Как откуда? Вижу изнутри. Я ведь сама англичанка. Ну, конечно, не до конца —
примерно как ты русская. Ведь можно сказать, что ты русская?
— Пожалуй, — согласилась я и тихонько вздохнула.
— А на что похожа русская душа? Я задумалась.
— На кабину грузовика. В которую тебя посадил шофер дальнобойщик, чтобы ты ему
сделала минет. А потом он помер, ты осталась в кабине одна, а вокруг только
бескрайняя степь, небо и дорога. А ты совсем не умеешь водить.
— А шофер еще в кабине, или…? Я пожала плечами.
— Это у кого как.
— Да, — сказала И Хули. — Выходит, то же самое.
— Что то же самое? — не поняла я.
— У нас пословица есть. «Everybody has his skeleton in the closet» . Это лорд
Байрон сказал. Когда понял, что задушил в себе гомосексуалиста.
— Бедняга.
— Бедняга? — И Хули подняла брови. — Ничего ты не понимаешь. Он этого
гомосексуалиста в себе всю жизнь истязал и мучил, а задушил только перед самой
смертью, когда понял, что сам скоро коньки отбросит. А все его стихи и поэмы,
оказывается, на самом деле написал этот гомосексуалист. Два американских ученых
доказали, сама читала. Вот какие в Англии люди! Лучше уж ваш мрачняк в кабине.
— Почему мрачняк? По моему, в этом много красоты.
— В чем? В скелете рядом?
— Нет, — ответила я. — В русской душе. Представь, ты совсем не умеешь водить, а
вокруг степь и небо. Я люблю Россию.
— А что именно ты в ней любишь? Некоторое время я обдумывала этот вопрос. Потом
не очень уверенно ответила:
— Русский язык.
— Ты правильно делаешь, — сказала И Хули, — что внушаешь себе это чувство. Иначе
тебе было бы невыносимо тут жить. Как мне в Англии.
Она по кошачьи потянулась, поглядела вдаль, и в ее глазах мелькнуло что то
лениво мечтательное. Мне вдруг померещилась хищная острозубая пасть на месте ее
лица, как бывает на двадцать пятом кинокадре. Я захотела сказать ей какую нибудь
легкую колкость.
Пирамида