топливными элементами.
Вздорный демон склоки заворочался во мне, выталкивая
наружу злобно-трусливые оправдания: "знать ничего не хочу,
сказано было - любую рукопись, вот вам из любых, пожалуйста,
сами не знают, что им надо, а потом сами недовольны..." Но
ничего подобного говорить я не стал, а сказал, поникнув:
- Так уж вышло...
И добавил, неожиданно для себя:
- Не сердитесь, пожалуйста.
- Ну что вы,- произнес он и вдруг улыбнулся странной
печально-ласковой улыбкой.- Как же мне на вас сердиться,
феликс Александрович? В сущности, ведь это нужнее вам, чем
нам.
И тут до меня дошло, какую поразительную вещь сказал он
минуту назад.
- Позвольте,- проговорил я, почему-то понизив голос.-
Вы шутите, наверное? В каком смысле вы это сказали - про
объективную ценность?
- В самом прямом,- ответил он, перестав улыбаться.
- Да разве же это возможно? Это что же, надо понимать,
что здесь вы изобрели мензуру зоили?
- Почему бы и нет? И мензуру, и многое другое...
- Но позвольте! Это же бессмыслица! Какая может быть у
произведения объективная ценность?
- Почему бы и нет?- Повторил он.
- Да хотя бы потому... Это же, простите, банальность!
Мне, например, нравится, а вас от каждого слова тошнит.
Сегодня это гремит на весь мир, а завтра все забыли...
- Все это, феликс Александрович, верно, но какое это
имеет отношение к объективной ценности?
- А такое это имеет отношение к объективной ценности,-
сказал я, горячась,- что объективно ценное произведение
должно быть и для вас ценно, и для меня ценно, и вчера было
ценно, и завтра будет ценно, а этого не бывает, этого не
может быть!
Однако он возразил, что я путаю объективную ценность с
ценностью вечной. Вечных ценностей не бывает действительно,
ничего не бывает в литературе и искусстве такого, что бы
ценилось всеми и всегда. Но не замечал ли я, что многие
произведения, отгремев, казалось бы, свое, проживши,
казалось бы, свою жизнь, вдруг возрождаются спустя века и
снова гремят и живут, и еще даже громче и энергичнее, нежели
раньше? Может быть, имеет смысл такую вот способность заново
обретать жизнь как раз и считать мерою объективной ценности?
Причем это всего лишь один из возможных подходов к проблеме
объективной ценности... Существуют другие, более
функциональные, более удобные для алгоритмизации.
Я слушал его и физически ощущал, как горячность моя
уходит, словно вода в песок. Я люблю поспорить, особенно на
такие вот отвлеченные темы, непрактичные темы. Но мое
представление об отвлеченных спорах непременно предполагает
вполне определенную атмосферу: легкая эйфория, уютная
компания, кофейничек, естественно, и в перспективе второй
кофейничек, коль скоро возникнет в нем необходимость. Здесь
же, среди шершавых шкафов, в мертвенном свете ртутных
трубок, среди рулонов и графиков, и не в уютной компании, а
в обществе человека, перед которым я испытывал робость...
Нет, граждане, в такой обстановке я вам не спорщик...
И словно бы угадав эти мои мысли, он произнес:
- Впрочем, спорить об этом, феликс Александрович, не
имеет никакого смысла. Машина для измерения художественной
ценности произведений, мензура зоили, как вы ее называете,
создана. И уже довольно давно. И вот когда она была создана,
феликс Александрович, возник другой вопрос, гораздо более
важный: да нужна ли кому-нибудь объективная ценность
произведения? Чрезвычайно поучительна судьба первой
действующей модели такой машины, а также ее изобретателя...
Простите, я вас не утомляю?
Жутковатое предчувствие уже овладело мною, и я поспешно
закивал, всем видом своим давая понять, что нисколько не
утомлен и очень жду продолжения.
И не обмануло меня предчувствие. Он рассказал мне, как
три десятка лет назад молодой изобретатель-энтузиаст привез
на мотоцикле в писательский дом творчества в кукушкине свою
первую модель "изпитала" - "измерителя писательского
таланта"; и о том, как Захар купидоныч без разрешения
подбросил в машину рукопись сидора аменподестовича и потом с
восторгом зачитал в столовой заключение "изпитала", никого
не удивившее, впрочем; и о том, какая безобразная драка
произошла возле равнодушной машины между флавием
веспасиановичем и бестактным редактором издательства
"московский литератор"; и о том, как был безнадежно испорчен
юбилей гауссианы никифоровны, когда пропали даром сто семь
порций осетрины на вертеле и филе по-суворовски,
доставленные из клуба на персональном зисе; и как лукьян
любомудрович тщился подкупить изобретателя, чтобы тот
подкрутил что-нибудь в своем проклятом аппарате,- предлагал
сначала ящик водки, потом деньги и, наконец, жилплощадь в
одном из высотных зданий... Словом, о том, как восемь дней в
доме творчества в кукушкине стоял ад кромешный, а в ночь на
девятый день машину разнесли вдребезги, а еще через день
мефодий кирилыч закончил эту историю в полном соответствии с
исчезнувшими правилами разрешения конфликтов.
Жадно выслушав эту историю, я спросил, едва он
замолчал:
- Значит, и вы знали Анатолия ефимовича?
- Разумеется!- Ответил он с некоторым даже удивлением.-
А почему вы о нем сейчас вспомнили?
- Ну, как же! Ведь все то, что вы мне сейчас
рассказали, это замысел комедии, которую покойный Анатолий
Скачать книгу [0.13 МБ]
Пирамида