ефимович хотел написать...
- А, да,- произнес он, как бы вспомнив.- Только он,
знаете ли, не только хотел написать. Он и написал эту
комедию. Он и себя там вывел - под другим именем, конечно. А
в марте пятьдесят второго года в кукушкине все это и
произошло...
Что-то резануло меня в этой последней фразе, но я уже
зацепился за другую, как мне казалось, несообразность.
- Что значит- написал?- Возразил я.- Мне Анатолий
ефимович все это рассказывал буквально за месяц до кончины.
Именно как замысел для комедии рассказывал!
Он усмехнулся невесело.
- Нет, феликс Александрович. Когда он вам это
рассказывал, пьеса уже четверть века как была написана. И
лежала она в трех экземплярах, отредактированная,
выправленная, вполне готовая к постановке, в ящике его
стола. Помните его стол? Огромный, старинный, со множеством
ящиков. Так вот слева, в самом низу и лежала эта его комедия
с неуклюжим названием "изпитал".
Он произнес это так веско и так в то же время грустно,
что мне не оставалось ничего иного, как немного помолчать. И
мы помолчали, и он снова раскрыл мою папку и принялся
перелистывать рукописи.
Я чувствовал легкую обиду на Анатолия ефимовича, что не
доверился он мне и не показал этот кусочек своей жизни, а
ведь казалось мне, что он меня любит и отличает. Хотя, с
другой стороны, кто я ему был такой, чтобы мне доверять?
Бесед своих удостаивал в кухне за чаем, где принимал только
близких, и на том спасибо...
Но одновременно с легкой этой обидою испытывал я и
удивление. Меня удивляло не то, что мензура зоили,
оказывается, давно уже изобретена и опробована. Меня
удивляло, что я не испытываю по этому поводу удивления.
Как-никак реальное существование такой машины опрокидывало
многие мои представления о возможном и невозможном...
Наверное, все дело было в том, что сама личность моего
собеседника до такой степени выходила за рамки этих моих
представлений, что все остальное казалось мне странным и
удивительным лишь постольку, поскольку было от нее
производным. Мне ужасно хотелось спросить, а не он ли тот
самый молодой изобретатель, который устроил неделю ужасов в
кукушкине, а затем был выведен в пьесе Анатолия ефимовича. Я
уже кашлянул и уже рот было разинул, но он тотчас же поднял
на меня свои серые прозрачные глаза, и я тут же понял, что
ни за что не решусь задать ему этот вопрос. И брякнул я
наугад:
- Так что же это у вас получается? Значит, все эти
шкафы и есть "изпитал"? Значит, правильно у нас говорят, что
вы здесь измеряете уровень наших талантов?
На этот раз он даже не улыбнулся.
- Нет, конечно,- проговорил он.- То есть, в каком-то
смысле - да. Но в общем-то мы занимаемся совсем другими
проблемами, очень специальными, скорее лингвистическими...
Или, точнее, социально-лингвистическими.
Я спросил, надо ли мне его понимать так, что эти
шершавые шкафы действительно могут измерить уровень моего
таланта, только сейчас настроены на другую задачу. Он
ответил, что в известном смысле это так и есть. Тогда я не
без яду осведомился, в каких же единицах измеряется у них
здесь талант: по пятибалльной шкале, как в средней школе,
или по двенадцатибалльной, как измеряются землетрясения...
Он возразил, что наивно было бы предполагать, будто такое
сложное социопсихологическое явление, как талант, можно
оценивать в таких примитивных единицах. Талант - явление
специфическое и для своего измерения требует единиц
специфических...
- Впрочем,- сказал он,- проще будет показать вам, как
машина работает. Данные, которые она выдает, имеют весьма
косвенное отношение к таланту, но все равно... Вот, скажем,
эта страничка, ваша рецензия на некую повесть под названием
"рожденье голубки"... Что это за повесть - можно судить по
одному названию... Но машина будет иметь дело не с повестью,
а только с вашей рецензией, феликс Александрович.
Он не без труда отцепил от листков намертво
приржавевшую скрепку, взял верхний листок и положил его в
этакий мелкий ящичек размером в машинописную страницу. Затем
он задвинул ящичек в паз, небрежно перекинул несколько
тумблеров на пульте и нажал указательным пальцем на красную
клавишу с лампочкой внутри. Лампочка погасла, но зато
засуетились и замигали многочисленные огоньки на
вертикальной панели, и оживились два больших экрана по
сторонам панели. Зазмеились кривые, запрыгали цифры,
защелкали и тихонько заныли всякие там клистроны, кенотроны
и прочие электронные потроха. Эпоха нтр.
Длилось все это с полминуты. Затем нытье прекратилось,
а на панели и на экранах установились покой и порядок.
Теперь там светились две гладкие кривые и огромное
количество разнообразных цифр.
- Ну, вот и все,- произнес он, выдвинул ящичек и уложил
листок обратно в папку.
Я и рта раскрыть не успел, а он уже объяснял мне, что
вот эти цифры - это энтропия моего текста, а вот эти
характеризуют что-то такое, что долго объяснять, а вот эта
кривая - это сглаженный коэффициент чего-то такого, что я не
разобрал, а вот эта - распределение чего-то такого, что я
разобрал и даже запомнил было, но сразу забыл.
- Обратите внимание вот на эту цифру,- сказал он,
постукивая пальцем по одинокой четверке, сиротливо
устроившейся в нижнем правом углу цифрового экрана.- Среди
ваших коллег сложилось почему-то убеждение, будто именно это
Скачать книгу [0.13 МБ]
Пирамида