масс*.
* В массе, у большинства (фр.).
-- Хорошо, -- сказал я. -- Брякну.
-- Брякни, мон шер, брякни. А кусаться он начнет, так ты его по
сусалам, не стесняйся. Се ля ви*.
* Такова жизнь (фр.).
Я набрался храбрости и буркнул:
-- А ведь мы с вами на брудершафт не пили.
-- Пардон?
-- Ничего, это я так, -- сказал я.
Некоторое время он смотрел на меня своими прозрачными глазами, в
которых ничегошеньки не выражалось, потом проговорил:
-- А ничего, так и хорошо, что ничего. С праздником тебя с
наступающим. Бывай здоров. Аривуар, значить.
Он напялил ушанку и удалился. Я торопливо открыл форточку. Влетел
Роман Ойра-Ойра в зеленом пальто с барашковым воротником, пошевелил
горбатым носом и осведомился:
-- Выбегалло забегалло?
-- Забегалло, -- сказал я.
-- Н-да, -- сказал он. -- Это селедка. Держи ключи. Знаешь, куда он
один грузовик свалил? Под окнами у Жиана Жиакомо. Прямо под кабинетом.
Новогодний подарочек. Выкурю-ка я у тебя здесь сигарету.
Он упал в огромное кожаное кресло, расстегнул пальто и закурил.
-- А ну-ка займись, -- сказал он. -- Дано: запах селедочного
рассола, интенсивность шестнадцать микротопоров, кубатура... -- Он
оглядел комнату. -- Ну сам сообразишь, год на переломе, Сатурн в
созвездии Весов... Удаляй!
Я почесал за ухом.
-- Сатурн... Что ты мне про Сатурн... А вектор магистатум какой?
-- Ну, брат, -- сказал Ойра-Ойра, -- это ты сам должен...
Я почесал за другим ухом, прикинул в уме вектор и произвел,
запинаясь, акустическое воздействие (произнес заклинание). Ойра-Ойра
зажал нос. Я выдрал из брови два волоска (ужасно больно и глупо) и
поляризовал вектор. Запах опять усилился.
-- Плохо, -- с упреком сказал Ойра-Ойра. -- Что ты делаешь, ученик
чародея? Ты что, не видишь, что форточка открыта?
-- А, -- сказал я, -- верно. -- Я учел дивергенцию и ротор,
попытался решить уравнение Стокса в уме, запутался, вырвал, дыша через
рот, еще два волоска, принюхался, пробормотал заклинание Ауэрса и совсем
собрался было вырвать еще волосок, но тут обнаружилось, что приемная
проветрилась естественным путем, и Роман посоветовал мне экономить брови
и закрыть форточку.
-- Посредственно, -- сказал он. -- Займемся материализацией.
Некоторое время мы занимались материализацией. Я творил груши, а
Роман требовал, чтобы я их ел. Я отказывался есть, и тогда он заставлял
меня творить снова. "Будешь работать, пока не получится что-нибудь
съедобное, -- говорил он. -- А это отдашь Модесту. Он у нас Камноедов".
В конце концов я сотворил настоящую грушу -- большую, желтую, мягкую,
как масло, и горькую, как хина. Я ее съел, и Роман разрешил мне
отдохнуть.
Тут принес ключи бакалавр черной магии Магнус Федорович Редькин,
толстый, как всегда озабоченный и разобиженный. Бакалавра он получил
триста лет назад за изобретение портков-невидимок. С тех пор он эти
портки все совершенствовал и совершенствовал. Портки-невидимки
превратились у него сначала в кюлоты-невидимки, потом в штаны-невидимки,
и, наконец, совсем недавно о них стали говорить как о брюках-невидимках.
И никак он не мог их отладить. На последнем заседании семинара по черной
магии, когда он делал очередной доклад "О некоторых новых свойствах
брюк-невидимок Редькина", его опять постигла неудача. Во время
демонстрации модернизированной модели что-то там заело, и брюки, вместо
того чтобы сделать невидимым изобретателя, вдруг со звонким щелчком
сделались невидимыми сами. Очень неловко получилось. Однако Магнус
Федорович главным образом работал над диссертацией, тема которой звучала
так: "Материализация и линейная натурализация Белого Тезиса, как
аргумента достаточно произвольной функции Е не вполне представимого
человеческого счастья".
Тут он достиг значительных и важных результатов, из коих следовало,
что человечество буквально купалось бы в не вполне представимом счастье,
если бы только удалось найти сам Белый Тезис, а главное -- понять, что
это такое и где его искать.
Упоминание о Белом Тезисе встречалось только в дневниках Бен
Бецалеля. Бен Бецалель якобы выделил Белый Тезис как побочный продукт
какой-то алхимической реакции и, не имея времени заниматься такой
мелочью, вмонтировал его в качестве подсобного элемента в какой-то свой
прибор. В одном из последних мемуаров, написанных уже в темнице, Бен
Бецалель сообщал: "И можете вы себе представить? Тот Белый Тезис не
оправдал-таки моих надежд, не оправдал. И когда я сообразил, какая от
него могла быть польза -- я говорю о счастье для всех людей, сколько их
есть, -- я уже забыл, куда же я его вмонтировал". За институтом
числилось семь приборов, принадлежавших Бен Бецалелю. Шесть из них
Редькин разобрал до винтика и ничего особенного в них не нашел. Седьмым
прибором был диван-транслятор. Но на диван наложил руку Витька Корнеев,
и в простую душу Редькина закрались самый черные подозрения. Он стал
следить за Витькой. Витька немедленно озверел. Они поссорились и стали
заклятыми врагами и оставались ими по сей день. Ко мне, как к
представителю точных наук, Магнус Федорович относился благожелательно,
хотя и осуждал мою дружбу с "этим плагиатором". В общем-то Редькин был
неплохим человеком, очень трудолюбивым, очень упорным, начисто лишенным
Скачать книгу [0.18 МБ]
Пирамида
