б-бутылку шампанского, н-не меньше... С-слушай, не надо шампанского!
Амонтильядо! У т-тебя еще осталось от т-толедских запасов?
-- Нас ждут, Теодор, -- напомнил Хунта.
-- Д-да, верно... Надо еще г-галстук найти... и валенки, такси же
не д-достанешь... Мы пошли, Саша, н-не скучайте тут.
-- В новогоднюю ночь в институте дежурные не скучают, -- негромко
сказал Хунта. -- Особенно новички.
Они пошли к двери. Хунта пропустил Федора Симеоновича вперед и,
прежде чем выйти, косо глянул на меня и стремительно вывел пальцем на
стене соломонову звезду. Звезда вспыхнула и стала медленно тускнеть, как
след пучка электронов на экране осциллографа. Я трижды плюнул через
левое плечо.
Кристобаль Хозевич Хунта, заведующий отделом смысла жизни, был
человек замечательный, но, по-видимому, совершенно бессердечный.
Некогда, в ранней молодости, он долго был Великим Инквизитором и по сию
пору сохранил тогдашние замашки. Почти все свои неудобопонятные
эксперименты он производил либо над собой, либо над своими сотрудниками,
и об этом уже при мне говорили на общем профсоюзном собрании. Занимался
он изучением смысла жизни, но продвинулся пока не очень далеко, хотя и
получил интересные результаты, доказав, например, теоретически, что
смерть отнюдь не является непременным атрибутом жизни. По поводу этого
последнего открытия тоже возмущались -- на философском семинаре. В
кабинет к себе он почти никого не пускал, и по институту ходили смутные
слухи, что там масса интересных вещей. Рассказывали, что в углу кабинета
стоит великолепно выполненное чучело одного старинного знакомого
Кристобаля Хозевича, штандартенфюрера СС в полной парадной форме, с
моноклем, кортиком, железным крестом, дубовыми листьями и прочими
причиндалами. Хунта был великолепным таксидермистом. Штандартенфюрер, по
словам Кристобаля Хозевича, -- тоже. Но Кристобаль Хозевич успел раньше.
Он любил успевать раньше -- всегда и во всем. Не чужд ему был и
некоторый скептицизм. В одной из его лабораторий висел огромный плакат:
"Нужны ли мы нам?" Очень незаурядный человек.
Ровно в три часа, в соответствии с трудовым законодательством,
принес ключи доктор наук Амвросий Амбруазович Выбегалло. Он был в
валенках, подшитых кожей, в пахучем извозчицком тулупе, из поднятого
воротника торчала вперед седоватая нечистая борода. Волосы он стриг под
горшок, так что никто никогда не видел его ушей.
-- Эта... -- сказал он, приближаясь. -- У меня там, может, сегодня
кто вылупится. В лаборатории, значить. Надо бы, эта, посмотреть. Я ему
там запасов наложил, эта, хлебца, значить, буханок пять, ну там отрубей
пареных, два ведра обрату. Ну, а как все, эта, поест, кидаться начнет,
значить. Так ты мне, мон шер, того, брякни, милый.
Он положил передо мной связку амбарных ключей и в каком-то
затруднении открыл рот, уставясь на меня. Глаза у него были прозрачные,
в бороде торчало пшено.
-- Куда брякнуть-та? -- спросил я.
Очень я его не любил. Был он циник, и был он дурак. Работу, которой
он занимался за триста пятьдесят рублей в месяц, можно было смело
назвать евгеникой, но никто ее так не называл -- боялись связываться.
Этот Выбегалло заявлял, что все беды, эта, от неудовольствия
проистекают, и ежели, значить, дать человеку все -- хлебца, значить,
отрубей пареных, -- то и будет не человек, а ангел. Нехитрую эту идею он
пробивал всячески, размахивая томами классиков, из которых с неописуемым
простодушием выдирал с кровью цитаты, опуская и вымарывая все, что ему
не подходило. В свое время ученый совет дрогнул под натиском этой
неудержимой, какой-то даже первобытной демагогии, и тема Выбегаллы была
включена в план. Действуя строго по этому плану, старательно измеряя
свои достижения в процентах выполнения и никогда не забывая о режиме
экономии, увеличении оборачиваемости оборотных средств, а также о связи
с жизнью, Выбегалло заложил три экспериментальные модели: модель
человека, неудовлетворенного полностью, модель человека,
неудовлетворенного желудочно, модель человека, полностью
удовлетворенного. Полностью неудовлетворенный антропоид поспел первым --
он вывелся две недели назад. Это жалкое существо, покрытое язвами, как
Иов, полуразложившееся, мучимое всеми известными и неизвестными
болезнями, страдающее от холода и от жары одновременно, вывалилось в
коридор, огласило институт серией нечленораздельных жалоб и издохло.
Выбегалло торжествовал. Теперь можно было считать доказанным, что ежели
человека не кормить, не поить и не лечить, то он, эта, будет, значить,
несчастлив и даже, может, помрет. Как вот этот помер. Ученый совет
ужаснулся. Затея Выбегаллы оборачивалась какой-то жуткой стороной. Была
создана комиссия по проверке работы Выбегаллы. Но тот, не растерявшись,
представил две справки, из коих следовало, во-первых, что трое
лаборантов его лаборатории ежегодно выезжают работать в подшефный
совхоз, и, во-вторых, что он, Выбегалло, некогда был узником царизма, а
теперь регулярно читает популярные лекции в городском лектории и на
периферии. И пока ошеломленная комиссия пыталась разобраться в логике
происходящего, он неторопливо вывез с подшефного рыбозавода (в порядке
связи с производством) четыре грузовика селедочных голов для
созревающего антропоида, неудовлетворенного желудочно. Комиссия писала
отчет, а институт в страхе ждал дальнейших событий. Соседи Выбегаллы по
этажу брали отпуска за свой счет.
-- Куда брякнуть-та? -- спросил я.
-- Брякнуть-та? А домой, куда же еще в Новый год-та. Мораль должна
быть, милый. Новый год дома встречать надо. Так это выходит по-нашему,
нес па?
* Не так ли? (фр.)
Выбегалло обожает вкраплять в свою речь отдельные словосочетания на
французском, как он выражается, диалекте. Никак не отвечая за его
произношение, мы взяли на себя труд обеспечить перевод. (Примеч.
автора.)
-- Я знаю, что домой. По какому телефону?
-- А ты, эта, в книжку посмотри. Грамотный? Вот и посмотри,
значить, в книжку. У нас секретов нет, не то что у иных прочих. Ан
Скачать книгу [0.18 МБ]
Пирамида