меня бешеными зелеными глазами:
-- Мерзавцы! Сорок лет они у меня вычеркнули из жизни! Сорок лет они
делают из меня муравья! Я ни о чем другом не могу думать! Они сделали меня
трусом! Я шарахаюсь от собственной тени, я не верю собственной бездарной
башке... Ну, что ты вытаращился на меня? Через сорок лет ты будешь такой же,
а может быть, и гораздо скорее, потому что события пойдут вскачь! Они пойдут
так, как мы, старичье, и не подозревали, и мы всем гуртом уйдем в отставку,
потому что нам с этим не справиться. И все это навалится на вас! А вам с
этим тоже не справиться! Потому что вы...
Он замолчал. Он уже смотрел не на меня, а поверх моей головы. И он
медленно поднимался из-за стола. Я обернулся.
На пороге, в проеме распахнутой двери, стоял Лев Абалкин.
4 июня 78 года.
Лев Абалкин в натуре.
-- Лева! -- произнес Экселенц изумленно-растроганным голосом. -- боже
мой, дружище! А мы с ног сбились, вас разыскивая!
Лев Абалкин сделал движение и вдруг сразу оказался возле стола. Без
сомнения, это был настоящий прогрессор новой школы, профессионал, да еще из
лучших, наверное, -- мне приходилось прилагать изрядные усилия, чтобы
удерживать его в своем темпе восприятия.
-- Вы -- рудольф Сикорски, начальник комиссии по контактам -- произнес
он тихим, удивительно бесцветным голосом.
-- Да, -- отозвался Экселенц, радушно улыбаясь. -- а почему так
официально? Садитесь, Лева...
-- Я буду говорить стоя, -- сказал Лев Абалкин.
-- Бросьте, Лева, что за церемонии? Садитесь, прошу вас. Нам предстоит
долгий разговор, не правда ли?
-- Нет, не правда, -- сказал Абалкин. На меня он даже не взглянул. -- у
нас не будет долгого разговора. Я не хочу с вами разговаривать.
Экселенц был потрясен.
-- Как это -- не хотите? -- вопросил он. -- вы, дорогой, на службе, вы
обязаны отчетом. Мы до сих пор не знаем, что случилось с Тристаном... Как
это -- не хотите?
-- Я -- один из "тринадцати"?
-- Этот Бромберг... -- проговорил Экселенц с досадой. -- да, Лева. К
сожалению, вы -- один из "тринадцати".
-- Мне запрещено находиться на земле? И я всю жизнь должен оставаться
под надзором?
-- Да, Лева. Это так.
Абалкин великолепно владел собой. Лицо его было совершенно неподвижно,
и глаза были полузакрыты, словно он дремал стоя. Но я-то чувствовал, что
перед нами человек в последнем градусе бешенства.
-- Так вот, я пришел сюда сказать, -- произнес Абалкин все тем же тихим
бесцветным голосом, -- что вы поступили с нами глупо и гнусно. Вы
исковеркали мою жизнь и в результате ничего не добились. Я -- на земле и
более не намерен землю покидать. Прошу вас иметь в виду, что и надзора
вашего я больше не потерплю и избавляться от него буду беспощадно.
-- Как от Тристана? -- небрежно спросил Экселенц.
Абалкин, казалось, не слыхал этой реплики.
-- Я вас предупредил, -- сказал он. -- теперь пеняйте на себя. Я
намерен теперь жить по-своему и прошу больше не вмешиваться в мою жизнь.
-- Хорошо. Не будем вмешиваться. Но скажите мне, Лев, разве вам не
нравилась ваша работа?
-- Теперь я сам буду выбирать себе работу.
-- Очень хорошо. Великолепно. А в свободное от работы время
пораскиньте, пожалуйста, мозгами и попробуйте представить себя на нашем
месте. Как бы вы поступили с "подкидышами"?
Что-то вроде усмешки промелькнуло на лице Абалкина.
-- Здесь нет материала для размышлений, -- сказал он. -- здесь все
очевидно. Надо было мне все рассказать, сделать меня своим сознательным
союзником...
-- А вы бы через пару месяцев покончили с собой? Страшно ведь, Лева,
ощущать себя угрозой для человечества, это не всякий выдержит...
-- Чепуха. Это все бредни наших психологов. Я -- землянин! Когда я
узнал, что мне запрещено жить на земле, я чуть не спятил! Только андроидам
запрещено жить на земле. Я мотался, как сумасшедший, -- искал доказательств,
что я не андроид, что у меня было детство, что я работал с голованами... Вы
боялись свести меня с ума? Ну, так это вам почти удалось!
-- А кто сказал, что вам запрещено жить на земле?
-- А что -- это неправда? -- осведомился Абалкин. -- может быть, мне
разрешено жить на земле?
-- Теперь -- не знаю... Наверное, да. Но посудите сами, Лева! На всем
Саракше только один Тристан знал, что вы не должны возвращаться на землю. А
он вам этого сказать не мог... Или все-таки сказал?
Абалкин молчал. Лицо его по-прежнему оставалось неподвижным, но на
матово-бледных щеках проступили серые пятна, словно следы старых лишаев, --
он сделался похож на пандейского дервиша.
-- Ну, хорошо, -- сказал, подождав, Экселенц. Он демонстративно
разглядывал свои ногти. -- пусть Тристан вам это все-таки рассказал. Не
понимаю, почему он это сделал, но -- пусть. Тогда почему он не рассказал вам
остального? Почему он не рассказал вам, что вы -- "подкидыш"? Почему не
объяснил причин запрета? Ведь были же причины, и весьма существенные, что бы
вы об этом не думали...
Медленная судорога прошла по серому лицу Абалкина, и оно вдруг потеряло
твердость и словно бы обвисло -- рот полуоткрылся, и широко раскрылись, как
бы в удивлении, глаза, и я впервые услыхал его дыхание.
-- Я не хочу об этом говорить... -- громко и хрипло произнес он.
-- Очень жаль, -- сказал Экселенц. -- нам это очень важно.
-- А мне важно только одно, -- сказал Абалкин. -- чтобы вы оставили
меня в покое.
Лицо его сделалось, как прежде, твердым, опустились веки, с матовых щек
медленно сходили серые пятна. Экселенц заговорил совсем другим тоном:
-- Лева. Разумеется, мы оставим вас в покое. Но я умоляю вас, если вы
вдруг почувствуете в себе что-то непривычное, непривычное ощущение...
Какие-нибудь странные мысли... Просто больным себя почувствуете... Умоляю,
сообщите об этом. Ну, пусть не мне. Горбовскому, Комову, Бромбергу, в конце
Скачать книгу [0.15 МБ]
Пирамида
