который сам себе прибор и сам себе транспорт. И никаких очередей за
ульмотронами... Я это себе прекрасно представляю. Человек-флаер,
человек-реактор, человек-лаборатория. Неуязвимый, бессмертный...
- Прошу прощения, но это не человек, - проворчал Альпа. - Это
Массачусетская машина.
- А как же они погибли, если они бессмертны? - спросил Ганс.
- Разрушили сами себя, - сказал Горбовский. - Видно, не сладко быть
человеком-лабораторией.
Из-за машин появился багровый от напряжения человек с цилиндром
ульмотрона на плече. Банин соскочил с ящика и подбежал помочь ему.
Горбовский задумчиво наблюдал, как они грузят ульмотрон в вертолет.
Багровый человек жаловался:
- Мало того, что дают один вместо трех. Мало того, что теряешь
половину дня. Тебе еще приходится доказывать, что ты имеешь право! Тебе не
верят! Вы можете себе это представить - тебе не верят! Не верят!!!
Когда Банин вернулся, Альпа сказал:
- Все это довольно фантастично. Если вас интересует тыл, обратите
лучше пристальное внимание на Волну. Каждая неделя - очередная
нуль-транспортировка. И каждая нуль-транспортировка вызывает Волну.
Большое или маленькое извержение. А занимаются Волной дилетантски. Не
получилось бы второй Массачусетской машины, только без выключателя. Камилл
- вы знаете Камилла? - рассматривает ее как явление планетарного масштаба,
но его аргументы неудобопонятны. С ним очень трудно работать.
- Кстати, - сказал Ганс, - знаете точку зрения Камилла на будущее? Он
считает, что нынешняя увлеченность наукой - это своего рода благодарность
за изобилие, инерция тех времен, когда способность к логическому
восприятию мира была единственной надеждой человечества. Он говорил так:
"Человечество накануне раскола. Эмоциолисты и логики - по-видимому, он
имеет в виду людей искусства и людей науки - становятся чужими друг другу,
перестают друг друга понимать и перестают друг в друге нуждаться. Человек
рождается эмоциолистом или логиком. Это лежит в самой природе человека. И
когда-нибудь человечество расколется на два общества, так же чуждые друг
другу, как мы чужды леонидянам..."
- А, - сказал Банин. - Ну что за чепуха. Какой там раскол? Куда
денется средний человек? Пагава, может быть, и смотрит на новую картину
Сурда как баран на новые ворота, а Сурд, возможно, не понимает, зачем на
свете существует Пагава, тут ничего не скажешь - вот тебе логик, а вот
эмоциолист. А кто я? Да, я научный работник. Да, три четверти моего
времени и три четверти моих нервов принадлежат науке. Но без искусства я
тоже не могу! Вот у кого-то здесь играет проигрыватель, и мне очень
хорошо. Я бы обошелся и без проигрывателя, но с ним мне гораздо лучше...
Так вот, как же я, спрашивается, расколюсь?
- Я тоже так подумал, - сказал Ганс. - Но он говорил, что, во-первых,
гений нашего времени - это средний человек будущего; а во-вторых, будто
существует не один средний человек, а два - эмоциолист и логик. Во всяком
случае, так я его понял.
- Я тобой восхищаюсь, - сказал Банин. - По-моему, когда слушаешь
Камилла, понять нельзя ничего.
- А может быть, это был очередной парадокс Камилла? - сказал
Горбовский задумчиво. - Он любит парадоксы. Впрочем, для парадокса это
рассуждение, пожалуй, слишком прямолинейно.
- Ну, Леонид Андреевич, - сказал Ганс весело. - Вы все-таки
учитывайте, что это не Камилловы рассуждения, а мои. Я вчера загорал на
пляже, вдруг на камне возник Камилл - знаете его манеру? - и начал
рассуждать вслух, обращаясь преимущественно к морским волнам. А я лежал и
слушал, а потом заснул.
Все засмеялись.
- Камилл упражняется, - сказал Горбовский. - Я примерно представляю,
зачем ему понадобился этот раскол. Видимо, его занимает вопрос об эволюции
человека, и он строит модели. Синтез логиков и эмоциолистов представляется
ему, вероятно, как новый человек, который уже не будет человеком.
Альпа вздохнул и спрятал трубку.
- Проблемы, проблемы... - сказал он. - Противоречия, синтез, тыл,
фронт... А вы заметили, кто здесь сидит? Вы, вы... он... я... Неудачники.
Отверженные науки. Наука вон - получает ульмотроны.
Он хотел сказать еще что-то, но тут громкоговоритель заревел снова:
- Внимание, Радуга! Говорит директор. Капитан звездолета
"Тариэль-Второй" Леонид Андреевич Горбовский. План-энергетик планеты
товарищ Канэко. Прошу немедленно явиться ко мне.
Из машин сейчас же высунулись водители. На лицах их было написано
неописуемое удовольствие. Все они смотрели на лжезвездолетчиков. Банин,
втянув голову в плечи, развел руками. Ганс весело крикнул: "Это не меня, я
штурман!" Альпа закряхтел и закрыл лицо ладонью. Горбовский торопливо
поднялся.
- Мне пора, - сказал он. - Очень не хочется уходить. Я так и не успел
высказаться. Вот вкратце моя точка зрения. Не надо огорчаться и заламывать
руки. Жизнь прекрасна. Между прочим, именно потому, что нет конца
противоречиям и новым поворотам. А что касается неизбежных неприятностей,
то я очень люблю Куприна, и у него есть один герой, человек вконец
спившийся водкой и несчастный. Я помню наизусть, что он там говорит. - Он
откашлялся. - "Если я попаду под поезд, и мне перережут живот, и мои
внутренности смешаются с песком и намотаются на колеса, и если в этот
последний миг меня спросят: "Ну что, и теперь жизнь прекрасна?" - Я скажу
с благодарным восторгом: "Ах, как она прекрасна!" - Горбовский смущенно
улыбнулся и запихнул проигрыватель в карман. - Это было сказано три века
назад, когда человечество еще стояло на четвереньках. Давайте не будем
жаловаться!.. А кондиционер я вам оставлю - здесь очень жарко.
5
Матвей был не один. На его столе, подложив под себя руки и болтая
ногами, сидел маленький черноволосый человек, черноглазый, живой, похожий
на школьника-выпускника. Это был Этьен Ламондуа, глава современной
нуль-физики, "быстрый физик", как его называли коллеги.
- Можно? - спросил Горбовский.
- А вот и он, - сказал Матвей. - Вы знакомы?
Ламондуа стремительно соскочил со стола и, подойдя вплотную, крепко
Скачать книгу [0.10 МБ]
Пирамида