Он остался стоять у окна, и Горбовский, прикрыв глаза, смотрел ему в
спину. Спина была широченная, но почему-то такая сгорбленная и несчастная,
что Горбовский забеспокоился. У Матвея, звездолетчика и десантника, просто
не могло быть такой спины.
- Матвей, - сказал Горбовский. - Я тебе правда нужен?
- Да, - сказал директор. - Очень. - Он все смотрел в окно.
- Матвей, - сказал Горбовский. - Расскажи мне, в чем дело.
- Тоска, предчувствия, заботы, - продекламировал Матвей и замолчал.
Горбовский поерзал, устраиваясь, тихонько включил проигрыватель и так
же тихонько сказал:
- Ладно, дружок. Я посижу здесь с тобой просто так.
- Угу. Ты уж посиди, пожалуй.
Грустно и лениво звенела гитара, за окном пылало горячее пустое небо,
а в кабинете было прохладно и сумеречно.
- Ждать. Будем ждать, - громко сказал директор и вернулся в свое
кресло.
Горбовский промолчал.
- Да! - сказал он. - Какой же я невежливый! Я совсем забыл. Что
Женечка?
- Спасибо, хорошо.
- Она не вернулась?
- Нет. Так и не вернулась. По-моему, она теперь и думать об этом не
хочет.
- Все Алешка?
- Конечно. Просто удивительно, как это оказалось для нее важно.
- А помнишь, как она клялась: "Вот пусть только родится!.."
- Я все помню. Я помню такое, чего ты и не знаешь. Она с ним сначала
ужасно мучилась. Жаловалась. "Нет, - говорит, - у меня материнского
чувства. Урод я. Дерево". А потом что-то случилось. Я даже не заметил как.
Правда, он очень славный поросенок. Очень ласковый и умница. Гулял я с ним
однажды вечером в парке. Вдруг он спрашивает: "Папа, что это приседает?" Я
сначала не понял. Потом... Понимаешь, ветер, качается фонарь, и тени от
него на стене. "Приседает". Очень точный образ, правда?
- Правда, - сказал Горбовский. - Писатель будет. Только хорошо бы
отдать его все-таки в интернат.
Матвей махнул рукой.
- Не может быть и речи, - сказал он. - Она не отдаст. И ты знаешь,
сначала я спорил, а потом подумал: "Зачем? Зачем отнимать у человека смысл
жизни?" Это ее смысл жизни. Мне это недоступно, - признался он, - но я
верю, потому что вижу. Может быть, дело в том, что я много старше ее. И
слишком поздно для меня появился Алешка. Я иногда думаю, как бы я был
одинок, если бы не знал, что каждый день могу его видеть. Женька говорит,
что я люблю его не как отец, а как дед. Что ж, очень может быть. Ты
понимаешь, о чем я говорю?
- Я понимаю. Но мне это незнакомо. Я, Матвей, никогда не был
одиноким.
- Да, - сказал Матвей. - Сколько я тебя знаю, вокруг тебя все время
крутятся люди, которым ты позарез нужен. У тебя очень хороший характер,
тебя все любят.
- Не так, - сказал Горбовский. - Это я всех люблю. Прожил я чуть не
сотню лет и, представь себе, Матвей, не встретил ни одного неприятного
человека.
- Ты очень богатый человек, - проговорил Матвей.
- Кстати, - вспомнил Горбовский. - Вышла в Москве книга. "Нет горше
твоей радости". Сергея Волковского. Очередная бомба эмоциолистов. Генкин
разразился желчной статьей. Очень остроумно, но неубедительно: литература,
мол, должна быть такой, чтобы ее было приятно препарировать. Эмоциолисты
ядовито смеялись. Наверное, все это продолжается до сих пор. Никогда я
этого не пойму. Почему они не могут относиться друг к другу терпимо?
- Это очень просто, - сказал Матвей. - Каждый воображает, что делает
историю.
- Но он делает историю! - возразил Горбовский. - Каждый действительно
делает историю! Ведь мы, средние люди, все время так или иначе находимся
под их влиянием.
- Не хочется мне об этом спорить, - сказал Матвей. - Некогда мне об
этом думать, Леонид. Я под их влиянием не нахожусь.
- Ну давай не будем спорить, - сказал Горбовский. - Давай выпьем
сока. Если хочешь, я даже могу выпить местного вина. Но только если это
действительно тебе поможет.
- Мне сейчас поможет только одно. Ламондуа явится сюда и
разочарованно скажет, что Волна рассеялась.
Некоторое время они молча пили сок, поглядывая друг на друга поверх
бокалов.
- Что-то давно к тебе никто не звонит, - сказал Горбовский. - Даже
как-то странно.
- Волна, - сказал Матвей. - Все заняты. Раздоры забыты. Все удирают.
Дверь в глубине кабинета отворилась, и на пороге появился Этьен
Ламондуа. Лицо у него было задумчивое, и двигался он необычайно медленно и
размеренно. Директор и Горбовский молча смотрели, как он идет, и
Горбовский почувствовал неприятное ощущение под ложечкой. Он еще
представления не имел о том, что происходит или произошло, но уже знал,
что уютно лежать больше не придется. Он выключил проигрыватель.
Подойдя к столу, Ламондуа остановился.
- Кажется, я огорчу вас, - медленно и ровно сказал он. - "Харибды" не
выдержали. - Голова Матвея ушла в плечи. - Фронт прорван на севере и на
юге. Волна распространяется с ускорением десять метров в секунду за
секунду. Связь с контрольными станциями прервана. Я успел отдать приказ об
эвакуации ценного оборудования и архивов. - Он повернулся к Горбовскому. -
Капитан, мы надеемся на вас. Будьте добры, скажите, какая у вас
грузоподъемность?
Горбовский, не отвечая, смотрел на Матвея. Глаза директора были
закрыты. Он бесцельно гладил поверхность стола огромными ладонями.
- Грузоподъемность? - повторил Горбовский и встал. Он подошел к
директорскому пульту, нагнулся к микрофону всеобщего оповещения и сказал:
- Внимание, Радуга! Штурману Валькенштейну и бортинженеру Диксону срочно
явиться на борт звездолета.
Потом он вернулся к Матвею и положил руку ему на плечо.
- Ничего страшного, дружок, - сказал он. - Поместимся. Отдай приказ
эвакуировать Детское. Я займусь яслями. - Он оглянулся на Ламондуа. - А
грузоподъемность у меня маленькая, Этьен, - сказал он.
Скачать книгу [0.10 МБ]
Пирамида