лась бы как паталогия. Болезнь... Жизнь - болезнь материи, мышле-
ние - болезнь жизни. Очковая болезнь, подумал он.
И вдруг все встало на свои места. Так вот что он имел в виду!-
Подумал Виктор про Голема. Умные и все как на подбор талантливые.
Тогда что же это выходит? Тогда выходит, что они уже не люди.
Зурзмансор мне просто баки забивал. Значит, началось... Ничего
нельзя скрывать, подумал он с удовлетворением. А такую штуку -
тем более. Пойду к Голему, нечего ему строить пророка. Они, на-
верное, многое ему рассказали... Черт подери, это же будущее, то
самое будущее, которое запускает щупальца в сердце сегодняшнего
дня! У нас впереди - только они... Его охватило лихорадочное воз-
буждение. Каждая секунда была исторической, и жалко, что он не
знал об этом вчера, потому что вчера и позавчера, и неделю назад
каждая секунда тоже была исторической. Он вскочил, зажег свет и,
морщась от рези в глазах, стал наощупь искать свою одежду. Одежды
не было, но потом глаза привыкли к свету, он схватил брюки, ви-
севшие на спинке кровати, и вдруг увидел свою руку. Рука до локтя
была покрыта красной сыпью и мертвенно-белыми бугорками. Некото-
рые бугорки кровоточили от расчесов. На другой руке было то же
самое. Что за черт, подумал он, холодея, потому, что уже знал -
что это. Он уже вспомнил: изменения кожи, сыпь, волдыри, иногда
гнойные язвы... Гнойных язв пока не было, но он покрылся холодным
потом и, уронив брюки, сел на кровать. Не может быть, подумал он.
Я тоже. Неужели я тоже? Он осторожно погладил ладонью бугорчатую
кожу, потом закрыл глаза и, задержав дыхание прислушался к себе.
Гулко и редко стучало сердце, в ушах тонко звенела кровь, голова
казалась огромной, пустой, не было боли, не было ватной тяжести в
мозгу. Дурак, подумал он, улыбаясь. Что я надеюсь заметить? Это
должно быть как смерть - секунду назад ты был человеком, мелькнул
квант времени - и ты уже бог, и не знаешь этого, и никогда не уз-
наешь, как дурак не знает, что он - дурак, как умный, если он
действительно умен, не знает, что он - умный... Это, наверное,
случилось, пока я спал. Во всяком случае, до того, как я заснул,
суть мокрецов была для меня чрезвычайно туманна, а сейчас я вижу
все с предельной резкостью и постиг это голой логикой, даже не
заметил...
Он счастливо засмеялся, ступил на пол, и, хрустнув мышцами,
подошел к окну. Мой мир, подумал он, глядя сквозь залитое водой
стекло, и стекло исчезло, далеко внизу утонул в дожде замерший в
ужасе город, и огромная мокрая страна, а потом все сдвинулось,
уплыло, и остался только маленький голубой шарик с длинным голу-
бым хвостом, и он увидел гигантскую чечевицу галактики, косо и
мертво висящую в мерцающей бездне, клочья светящейся материи,
скрученные силовыми полями, и бездонные провалы там, где не было
света, и он протянул руку и погрузил ее в пухлое белое ядро, и
ощутил легкое тепло, и когда сжал кулак, материя прошла сквозь
пальцы, как мыльная пена. Он снова засмеялся. Щелкнул по носу
свое отражение в стекле и нежно погладил бугорки на своей коже.
- По такому поводу необходимо выпить! - Сказал он вслух.
В бутылке осталось еще немного джину, бедный старый лжепророк
не смог допить до конца, бедный старый Голем... Не потому лжепро-
рок, что порицания его не верны, а потому, что он всего навсего
говорящая марионетка. Я всегда буду любить тебя, Голем, подумал
Виктор, ты - хороший человек, ты - умный человек, но ты - всего
лишь человек... Он слил остатки в стакан, привычным движением оп-
рокинул спиртное в глотку и, еще не успев проглотить, бросился в
ванную. Его стошнило. Черт, подумал он. Какая мерзость. В зеркале
он увидел свое лицо - мятое, слегка обрюзгшее, с неестественно
большими неестественно черными глазами. Ну, вот и все, подумал
он, ну вот и все, Виктор Банев, пьяница и хвастун. Не пить тебе
больше и не орать песен, и не хохотать над глупостями и не молоть
веселую чепуху деревянным языком, не драться, не буйствовать, и
не хулиганить, не пугать прохожих, не ругаться с полицией, не
ссориться с господином президентом, не вваливаться в ночные бары
с галдящей компанией молодых почитателей... Он вернулся на кро-
вать курить не хотелось. Ничего не хотелось, от всего мутило и
стало грустно. Ощущение потери, сначала легкое, чуть заметное,
как прикосновение паутины, разрасталось, мрачные ряды колючей
проволоки вставали между ним и миром, который он так любил. За
все надо платить, думал он, ничего не получают даром, и чем боль-
ше ты получил, тем больше нужно платить, за новую жизнь надо пла-
тить старой жизнью... Он яростно чесал руки, обдирал кожу и не
замечал этого.
Диана вошла, не постучавшись, сбросила плащ и остановилась пе-
ред ним, улыбающаяся, соблазнительная, и подняла руки, поправляя
волосы.
- Замерзла, - сказала она. - Пустишь погреться?
- Да, - сказал он, плохо понимая, что она говорит.
Она выключила свет, и теперь он не видел ее, только слышал,
как ключ повернулся в скважине, треск расстегиваемых кнопок, шо-
рох одежды и как туфля упала на пол, а потом она оказалась рядом,
теплая, гладкая, душистая, а он все думал, что теперь всему конец
- вечный дождь, угрюмые дома с крышами, как решето, чужие незна-
комые люди в мокрой черной одежде, с мокрыми повязками на лицах.
И вот они снимают повязки, снимают перчатки, снимают лица и кла-
дут их в специальные шкафчики, а руки их покрыты гнойными язвами
- тоска, ужас, одиночество... Диана прижалась к нему, и он при-
вычным движением обнял ее. Она была прежняя, но он-то уже не был
прежним, он больше ничего не мог, потому что ему ничего не было
нужно.
- Что с тобой, милый? - Ласково спросила Диана. - Перебрал?
Он осторожно снял ее руки со своей шеи. Ему стало окончательно
страшно.
- Подожди, - сказал он. - Подожди.
Он встал, нащупал выключатель, зажег свет и несколько секунд
стоял спиной к ней, не решаясь обернуться, но все-таки обернулся.
Нет, она была прекрасна. Она была, наверное, даже красивее, чем
обычно, но это было как картина. Это возбуждало гордость за чело-
века, восхищение человеческим совершенством, но больше это ничего
не возбуждало. Она смотрела на него, удивленно подняв брови, а
Скачать книгу [0.16 МБ]
Пирамида