Ну или что-то в этом роде. Не могу ручаться за подлинность последних слов: мой остронаправленный микрофон немного барахлит, а сам я нахожусь в сотне ярдов от колесницы – удираю вместе с ахейскими пехотинцами, то и дело оборачиваясь на героев через плечо, в то время как пернатые стрелы Париса осыпают нас гибельным градом.
Тидид борется с собой секунды две или три, потом все же усмиряет скакунов и направляет их к берегу, под защиту черных кораблей.
– Ха-ха! – восклицает Гектор, перекрывая гул побоища. Он уже нашел себе нового возницу – миловидного Архептолема, Ифитова сына, и, обретя второе дыхание, нагоняет неприятеля с видом человека, упивающегося работой. – Спасайся, Диомед, уноси ноги, пока цел! Трусливый пес, презренная дева, воробьиное дерьмо!
Оскорбленный герой в гневе бросает взгляд назад, однако Нестор больше не выпускает вожжей, да и кони, смекнув, где безопаснее, скачут диким галопом. Колесница неудержимо катится прочь, и сыну Тидея остается единственная возможность ответить на вызов Гектора – спрыгнуть на землю и противостать вражеской армии в одиночку. Подумав, он отказывается от этой затеи.
«Если хочешь изменить наши судьбы, найди чувствительную точку», – сказала Елена.
В то утро она снова и снова выпытывала у меня содержание «Илиады» (хотя и по-прежнему называла это моим даром предвидения), заставляя искать пресловутый поворотный момент. Так сказать, ось в колесе фортуны. Я, как умел, юлил и выкручивался. Потом мы занялись любовью в третий раз и вовсе отвлеклись от темы. Но в эти долгие, безумные часы ее вопрос не выходил у меня из головы.
«Если хочешь изменить наши судьбы, найди слабое место».
Готов поспорить на собственную ученую степень, я знаю, где это. Близится поворотная точка десятилетней войны – посольство к Ахиллесу.
До сих пор события худо-бедно разворачивались по сценарию Гомера, и даже Афродиту с Аресом вовремя удалили по состоянию здоровья на скамью запасных. Зевс, преступив собственный закон, активно вмешивается в побоище, подыгрывает троянцам. Мне совершенно не хочется квитироваться на Олимп, хотя уверен, что и там все происходит, как в поэме: царица Гера, испугавшись за своих побитых аргивян, умоляет Посейдона прийти им на выручку, а божество, «колеблющее землю», в ужасе перед яростью владыки отказывается ее слушать… Позже, когда греков разобьют в пух и прах, Афина не вытерпит и, «скинувши тонкий, пышноузорный покров, облачится в броню громоносного Зевса» (ладно, согласен: ради этого зрелища, пожалуй, стоило бы квитироваться на Олимп), и только посланница Молниелюбца златокрылая Ирида удержит ее от побоища, передав лаконичное обращение Кронида светлоокой дочери: мол, «попробуйте, приблизьтесь вместе с Герой к полю битвы на выстрел, и я переломаю ноги лихим скакунам, скину во прах вас, богинь, сокрушу колесницу и так искалечу громом обеих, что и в десять круговратных лет синим червям не заштопать глубокие язвы!».
Афина предпочтет остаться. А греки спустя пару часов после удачного контрнаступления понесут еще большие потери и будут отброшены за собственные укрепления. Даже за рвом, прорытым годы назад, и острым частоколом ахейцев обуяет страх, и они проголосуют за скорейшее отплытие домой.
Чтобы утихомирить народ, Агамемнон устроит для командного состава грандиозную попойку. (Самое время, если учесть, что троянцы готовятся нанести последний удар, то бишь покончить с осадой, спалив крутобокие суда противника.) На этой пирушке Нестор и провозгласит, что последнее упование данайцев – смягчить сердце быстроногого Ахиллеса.
Агамемнон согласится выплатить обиженному несметный, более чем царский выкуп: семь новых треножников, десять талантов золота, двадцать блестящих котлов, дюжину победоносных коней, «стяжавших награды на гонках», семь красавиц с острова Лесбос, «знающих дело свое безупречно», и не помню, что еще, – кажется, уютное гнездышко на ветвях своего родословного древа. Но главная часть добычи – безусловно, сама Брисеида, из-за которой и разгорелся весь сыр-бор. Словно желая перевязать щедрый дар еще и розовой ленточкой, Атрид побожится, будто бы даже не всходил с девушкою на ложе. В конце концов царь поклянется бросить к ногам Пелида семь греческих городов: Кардамилу, Энопу, Гиру, Анфею, Феру, Эпею и Педас. Само собой разумеется, процветающие цитадели принадлежат не Агамемнону, а его ближайшим соседям – по-моему, на это державный хитрец и рассчитывает.
Единственное, чего «повелитель мужей» не предложит никогда, – это слов извинения. Сын Атрея все еще слишком горд, чтобы склонить перед кем-либо царственную выю.
– Должен он мне уступить! – заорет Агамемнон, брызжа слюной на Нестора, Одиссея, Диомеда и прочих героев. – Я и властью, и годов старшинством перед ним справедливо горжусь! И вообще заявляю, что стою много выше его!
Лаэртид с товарищами сразу же воспрянут духом. Царская спесь их мало тронет: это ничего, можно ведь передать Ахиллесу лестные дары и весточку о Брисеиде, «позабыв» упомянуть ту часть, где Атрид загибает про власть, старшинство и высокую стоимость. Хотя бы лучик надежды в бездне отчаяния.
И вот тут начинаются сложности. Это я насчет «слабого звена» в цепи событий.
Видите ли, как схолиаст с многолетним стажем, я не сомневаюсь, что посольство к Ахиллесу и есть тот самый стержень «Илиады». Ведь именно ответ Пелида определит дальнейший ход трагедии: убийство Патрокла, неминуемую гибель самого прославленного ахейца, наконец, падение Трои.
Здесь-то и закавыка. Вещий слепец (а он очень точен при выборе слов; возможно, это самый дотошный рассказчик в истории) уверяет нас, будто бы Нестор назовет пять имен, предложив отправить Феникса, Большого Аякса, Одиссея, Одия и Эврибата. С последней парой все ясно: они просто глашатаи, которые нужны лишь для протокола и не примут в уговорах ни малейшего участия.
Исследователей веками смущало другое: при чем тут Феникс? Седой мирмидонец был Ахиллесу наставником и вассалом Пелея, но никак не военачальником, достойным приглашения на совет и тем более способным убеждать собственного хозяина. И потом: когда послы бредут «по песку неумолчно шумящего моря» в ставку Эакида (еще одно из имен Ахилла – внука Эака), Гомер почему-то говорит о них в двойственном числе, которое употреблялось в греческом языке только по отношению к _двум_ лицам или предметам – видимо, речь об Аяксе и Одиссее. Значит, к Пелиду отправляется _пара_?
А где же, позвольте спросить, обретается Феникс? Уже поджидает товарищей в ставке? Маловероятно.
Десятки схолиастов, живших в одно время со мной и задолго до того, в один голос утверждали, что старик был искусственно, причем довольно грубо, «вставлен» в поэму столетия спустя. Их теория, конечно, объясняет, откуда взялась двойственная форма, но совершенно упускает из виду то, что из всей троицы Ахиллов наставник «выдал» наиболее длинную и сложную по построению речь, буквально пропитанную гением самого Гомера.
Такое впечатление, будто слепец и сам колебался, сколько же послов ходило к пресветлому Пелиду и какую роль уговоры Феникса сыграли в беседе, оказавшей безмерное влияние на участь каждого из героев.
У меня всего пара часов на раздумья.
«Хочешь изменить наши судьбы – найди точку отсчета».
Но это еще впереди, а пока что солнце едва перевалило за полуденный зенит. Троянцы остановились подле ахейских укреплений; греки суетятся за каменным валом и частоколом, как обеспокоенные муравьи. Не выходя из образа потного греческого лучника, я подбираюсь поближе к Агамемнону, послушать, как он будет костерить верных воинов и взывать к Зевсу о помощи в самый черный час.
– Позор на ваши головы! – ревет повелитель. Из огромной толпы грязных, измученных воинов его слышит самое большее одна сотая часть: античная акустика оставляет желать лучшего. Все же царь полагается на свою луженую глотку и на то, что передние ряды слово в слово передадут брань дальше.
– Срам, аргивяне! Разоделись, как лучшие воины, а сами? Забыли свое бахвальство спалить Илион дотла – там, на пирах, поедая, понимаешь, несчетных рогатых волов и упиваясь вином из кубков, налитых через край! А кто все это оплатил и привез сюда, я вас спрашиваю? Посмотрите на себя, ощипанные вороны! Мы, говорили, готовы идти каждый против сотни, против двух сотен! И вот не справитесь с _одним_ смертным! Да Гектор в любую минуту явится в лагерь с ордами поджигателей – и плакали наши корабли, купленные за мой счет! Удирайте домой, к милым женам и детишкам, о хвастливая армия… _героев!_
Атрид плюется и возносит руки к небесам, обращаясь на юго-восток, в направлении горы Ида, откуда во время побоища являлись ужасные громы и молнии:
– Владыка Зевс, и ты можешь вот так постыдно отбирать мою славу? Чем я тебя прогневал? Ни разу – ни единого раза, клянусь! – не миновал я с пустыми руками твоего алтаря, который даже в плавании сопровождал нас на быстром судне! Нет, я всегда останавливался, чтобы сжечь телячий тук и бедра в твою честь, Олимпиец! И ведь как проста была наша молитва: сровнять Илион с землею, поубивать всех героев, обесчестить их жен, набрать рабов… Что тут сложного, а?.. Исполни же теперь мою молитву, отец бессмертных: позволь нам самим уплыть живыми и невредимыми – хоть это-то можно?! Не дай сынам Приама побить ахейскую рать, будто мула, взятого взаймы у соседа!
М-да, сегодня Агамемнон не блещет красноречием. Слыхали мы речи и покруче. Если честно, по сравнению с последней любая его прошлая речь кажется шедевром ораторского искусства. Неудивительно, что Гомер решил слегка подправить этот дикий образчик… Впрочем, чудо все-таки свершается – по крайней мере в глазах ахейцев.
Невесть откуда прилетает преогромный орел и тащит в когтях молодого оленя.
Пятидесятитысячная толпа греков, которая только что в беспорядке ломилась под защиту черных кораблей и затормозила всего на пару минут, чтобы выслушать державного Атрида, теперь буквально примерзает к берегу, изумленно тыча пальцами на юг.
Хищная птица взмывает под облака, описывает круг, плавно снижается – и вдруг роняет еще теплую, бьющуюся в конвульсиях жертву точнехонько на песчаный холм, к подножию алтаря, посвященного Громовержцу, который захватчики воздвигли сразу после высадки.
Знамение срабатывает. Секунд пятнадцать потрясенные ратники безмолвствуют, после чего оглашают берег торжествующим воплем. Некогда перепуганные до смерти, а теперь бесстрашные воины, вдохновленные очевидным знаком небесного благоволения, очертя голову кидаются строиться в боевом порядке; коней опять впрягают в колесницы, а те выкатывают наружу по земляным перешейкам через глубокий ров. Сражение возобновляется.
И наступает звездный час лучника.
Разумеется, контратаку возглавляет отважный Диомед, не отстают от героя и братья Атриды, Агамемнон с Менелаем, а также Большой и Малый Аяксы. И хотя каждый из храбрецов внесет собственный вклад в кровопролитие, вдоволь побросает копья и побряцает коротким мечом, основная битва сосредоточится вокруг ахейского стрелка по имени Тевкр.
Побочный сын Теламона всегда слыл искусным лучником, за прошедшие годы он поразил на моих глазах дюжины троянцев, но нынче парень действительно добивается всеобщего внимания. Вдвоем со сводным братом, Большим Аяксом, они исполняют некое подобие ритуального танца. Тевкр укрывается за щитом товарища – исполинским, четвероугольным (военные историки внушали нам, что ко времени Троянской осады подобные еще не вошли в употребление), и когда законный потомок Теламона отводит щит в сторону, воин выпрямляется и пускает пернатую стрелу; похоже, сегодня он в ударе.
Первым падает Орсилох, бронзовый наконечник вонзается ему в сердце. Следом отправляется в мрачный дом Аида Офелест: у него пробит правый глаз. Еще два метких, молниеносных выстрела – и на залитую кровью землю почти одновременно валятся Детор и Хромий. Всякий раз, когда Тевкр появляется из безопасного укрытия, троянцы поднимают отчаянную стрельбу, однако Большой Аякс успевает спрятать товарища за своим верным щитом, способным отбить любую пику.
Напор илионцев затихает. Лучник снова показывается, свистит тетива, и стрела избирает Ликофонта. Солдаты бросаются на помощь раненому военачальнику, и все же Тевкр всаживает в него еще одну стрелу – прямо в печень.
Гамопаон, Полиемонов сын, становится следующей жертвой. Из горла бедняги хлещет багровый фонтан пять футов высотой. Воин пытается встать – и понимает, что накрепко пригвожден к земле. Тело героя содрогается все слабее и менее чем за минуту истекает кровью. Ахейцы ликуют. Я знаю… точнее, знал Гамопаона. Частенько встречал его в нашей с Найтенгельзером излюбленной забегаловке, нередко мы болтали о том о сем. Однажды троянец поведал мне о своем отце, который в мирное время водил дружбу с самим Одиссеем. Как-то раз, охотясь с приятелем-греком на Итаке, Полиемон прикончил дикого кабана, разъяренного неудачным выстрелом Лаэртида и бросившегося на обидчика; дикий зверь непременно умертвил бы бедолагу, если бы друг-троянец не подоспел вовремя. Говорят, Одиссей до сих пор носит памятный шрам…
Аякс опускается на корточки, прикрывая себя и сводного брата щитом, по которому, словно по крыше, барабанит ливень отравленной бронзы. Аякс поднимается, отодвигает щит – и на расстоянии восьмидесяти ярдов пернатая стрела Тевкра втыкается в пах могучему Меланиппу; когда воин падает ниц, острый наконечник выходит наружу через анус. Ахейцы победно кричат.
Агамемнон стремительно подлетает к удалому лучнику на колеснице и начинает сулить герою вторые после царских дары, дорогие треножники, табуны чистокровных коней и прекрасных женщин, чуть ли не саму Андромаху – если, конечно, Афина и Зевс даруют возможность разорить пышную Трою, прибавляет он.
Тевкра возмущают подобные речи.
– Ты что же, сын Атрея, думаешь, твоя болтовня про награды заставит меня сражаться еще лучше? Да я и так бью без промаха: восемь стрел – восемь трупов.
– Прикончи Гектора! – взывает владыка.
– А я в кого целюсь?! – Лицо Теламонида багровеет. – Только в него и мечу с самого начала. Все бесполезно!
Агамемнон умолкает.
Скачать книгу [0.48 МБ]
Пирамида