"Мы не можем получить знаков ни через реторты, ни через
тигли", - говорят они, - "следовательно, все это ничто другое, как
обман!"
В этом веке холодного рассудка и предвзятых мнений
даже церкви приходится искать помощи у науки.
Построенные на песке верования, высоко поднявшиеся, но
бескорние догмы рассыпаются под холодным дыханием
исследований и в своем падении увлекают за собой
истинную религию. Но томление по какому-либо признаку
Бога и жизни после смерти остается в человеческом сердце
так же сильно, как всегда. И напрасна софистика науки -
она никогда не заглушит голоса природы. Представители
науки только отравили чистые воды простой веры, и теперь
человечество видит свое отражение в мутной воде, в
которой поднята вся муть со дна когда-то чистого родника.
Антропоморфический Бог наших отцов заменен
антропоморфическими чудовищами, и что еще хуже,
заменяется отражением самого человечества в этих водах,
чья рябь посылает ему обратно искаженные образы истины
и фактов в таком виде, в каком они рождаются в его
заблудившемся воображении.
"Не в чудесах мы нуждаемся", - пишет почтённый Брук
Херфорд, - "а в нахождении ощутимых доказательств духовного и
божественного; не к пророкам взывают люди, требующие этих
"доказательств", а скорее к ученым. Люди чувствуют, словно эти
поиски, это прошаривание руками переднего края внутренних тайников
творения должно, наконец привести к глубокому познаванию фактов,
лежащих в основе всего сущего, должно дать какие-то бесспорные знаки
существования Бога".
Знаки налицо, ученые - тоже. Что больше можем мы
ожидать от них после того, как они так хорошо выполнили
свой долг? Разве они, эти титаны мысли, не стащили Бога с
места его укрытия и дали нам, вместо Него, протоплазму?
На Эдинбургском съезде Британского Общества в 1871 г.
сэр Уильям Томсон сказал:
"По извечному закону чести наука обязана бесстрашно встречать
каждую проблему, которая ей преподносится жизнью".
В свою очередь профессор Гёксли выразился:
"В отношении вопроса о чудесах я только могу сказать, что слово
"невозможно", по-моему мнению, не применимо к философии".
Великий Гумбольдт замечает, что
"самонадеянный скептицизм, который отрицает факты без
достаточного их исследования, в некоторых отношениях более вреден,
нежели безоговорочная доверчивость".
Эти люди оказались нарушителями своих собственных
учений. Возможность в связи с открытием Востока самим
исследовать феномены, засвидетельствованные всеми
путешественниками по странам Востока, - была ими
отвергнута. Разве наши физиологи и патологи когда-либо
серьезно задумывались о том, чтобы воспользоваться этой
представившейся возможностью для разрешения такого
важного вопроса? О, нет! Они не осмеливались. Нечего
ожидать, что главные академики Европы и Америки
предпримут совместное путешествие в Тибет и Индию,
чтобы на месте исследовать чудеса факиров! А если один
из них совершит одиночно путешествие и станет
свидетелем всех чудес на свете, то по возвращении его же
собратья не поверят ему.
Было бы настолько же утомительно, как и излишне
снова перечислять факты, убедительно изложенные
другими. Уоллес [161] и У. Ховитт [118] повторно и очень
умело изложили тысячу и одну нелепейшую ошибку, в
какие впадали ученые общества Франции и Англии из-за
своего слепого скептицизма. Если Кювье мог отшвырнуть в
сторону окаменелость, вырытую из земли в 1823 году
французским геологом Боуе лишь потому, что знаток
анатомии считал себя умнее своего коллеги и не мог
поверить в возможность нахождения человеческого скелета
на глубине 80 футов рейнского ила; если Французская
Академия дискредитировала утверждение Буше де Петерса
в 1846 году лишь с тем, чтобы самой подвергнуться в свою
очередь жестокой критике в 1860, когда истина открытий
де Петерса и его наблюдений была полностью
подтверждена целой корпорацией геологов нахождением
кремниевых орудий в наносах гравия Северной Франции;
если свидетельство Мак Энери в 1825 году о факте, что он
открыл обработанные кремни вместе с останками
исчезнувших животных в Кентской карстовой пещере
было высмеяно, и по той же причине еще больше был
высмеян Годвин Остин, в 1840 году, то весь этот лишний
научный скептицизм и веселье пришли к печальному концу
в 1865 году и оказались ни на чем не обоснованными. При
этом, по словам Уоллеса, - "все предыдущие сообщения
подтвердились и оказались даже менее удивительными,
чем сама действительность", - и кто же после этого может
быть настолько легковерным, чтобы поверить в
непогрешимость науки? И зачем тогда удивляться
недостатку мужества для признания новых истин у
отдельных членов великой и упрямой корпорации,
известной под именем современной науки?
Итак, факт за фактом были дискредитированы. Со всех
сторон мы слышим постоянные жалобы. "По психологии
известно очень мало!" - вздыхает один член Королевского
общества. "Мы должны признаться, что по физиологии мы
также знаем очень мало или почти ничего не знаем", -
говорит другой. "Нет ни одной другой науки, которая
покоилась бы на таком шатком научном базисе, как
медицина", - неохотно признается третий. "Что мы знаем
о предполагаемых нервных флюидах?.. Пока что -
ничего", - вставляет четвертый. И так далее по каждой
Пирамида