заливать все, кроме верхушек стогов, - хорошо снять рубашку и
пусть ласкают горячее тело этим туманом те, кто творит его над
засыпающими лугами.
Можно было бы указать еще сотни таких минут - от загорания
на песке до собирания ягод - полудействия, полусозерцания, - но
о них догадается и без указаний тот, кто вступит на этот легкий
и светлый путь. Ведь такой уклад возможен не только в Средней
России, но и в природном ландшафте любой другой страны, от
Норвегии до Эфиопии, от Португалии до Филиппин и Аргентины.
Соответственно будут меняться только детали, но ведь они могут
меняться и в пределах одного ландшафта сообразно личным
наклонностям. Главное - создать внутри себя этот свет и
легкость и повторять подобные периоды, по возможности, каждый
год.
- Что за нелепость, - подумают иные. - Как будто мы не
располагаем исчерпывающими данными, отчего и как возникают
туманы, ветер, роса, не знаем механики образования дождя, рек,
растительности? И такие сказки преподносятся с серьезным видом
в середине XX столетия! Недаром автор намекает на то, что ему
легче столковаться с детьми: зрелому человеку не пристало
слушать такие басни.
Они заблуждаются, эти абсолютисты научного метода
познания: ни малейшего противоречия науке здесь не имеется.
Подчеркиваю: науке, объективной и серьезной, а не философской
доктрине материализма. Ведь если бы существовало какое-нибудь
разумное микроскопическое существо, изучающее мой организм и
само в него входящее, оно имело бы основание сказать, в ту
минуту, как я шевельнул рукой, что эта глыба вещества,
состоящая из таких-то и таких-то молекул, дернулась оттого, что
сократились некоторые ее части - мускулы. Сократились же они
потому, что в моторных центрах произошла такая-то и такая-то
реакция, а реакция была вызвана такими-то и такими-то причинами
химического порядка. Вот и все! Ясно как день. И уж, конечно,
такой толкователь возмутился бы, если бы ему вздумали указать,
что "глыба" шевельнулась потому, что таково было желание ее
обладателя, свободное, осознанное желание, а мускулы, нервы,
химические процессы и прочее - только передаточный механизм его
воли.
Изучением этого механизма занимается физиология. Это не
мешает существованию психологии - науки о том сознании, которое
этим механизмом пользуется.
Изучением стихий природы как механизмов занимаются
метеорология, аэродинамика, гидрология и ряд других наук. Это
не должно и не будет мешать со временем возникновению учения о
стихиалях, о тех сознаниях, которые пользуются этими
механизмами.
Лично у меня все началось в знойный летний день 1929 года
вблизи городка Триполье на Украине. Счастливо усталый от
многоверстной прогулки по открытым полям и по кручам с
ветряными мельницами, откуда распахивался широчайший вид на
ярко-голубые рукава Днепра и на песчаные острова между ними, я
поднялся на гребень очередного холма и внезапно был буквально
ослеплен: передо мной, не шевелясь под низвергающимся водопадом
солнечного света, простиралось необозримое море подсолнечников.
В ту же секунду я ощутил, что над этим великолепием как бы
трепещет невидимое море какого-то ликующего, живого счастия. Я
ступил на самую кромку поля и, с колотящимся сердцем, прижал
два шершавых подсолнечника к обеим щекам. Я смотрел перед
собой, на эти тысячи земных солнц, почти задыхаясь от любви к
ним и к тем, чье ликование я чувствовал над этим полем. Я
чувствовал странное: я чувствовал, что эти невидимые существа с
радостью и с гордостью вводят меня, как дорогого гостя, как бы
на свой удивительный праздник, похожий и на мистерию, и на пир.
Я осторожно ступил шага два в гущу растений и, закрыв глаза,
слушал их прикосновения, их еле слышно позванивающий шорох и
пылающий повсюду божественный зной. С этого началось. Правда, я
вспоминаю переживания этого рода, относящиеся к более ранним
годам, отроческим и юношеским, но тогда они не были еще такими
захватывающими. Но и раньше, и позже - не каждый год, но иногда
по нескольку раз за одно лето - случались среди природы, .
обязательно наедине, минуты странной, опьяняющей радости. Они
являлись, по большей части, тогда, когда за плечами оставались
уже сотни верст, пройденных пешком, и когда я неожиданно
попадают в незнакомые мне места, отмеченные пышностью и
буйством свободно развивающейся растительности. Весь, с головы
до ног, охваченный восторгом и трепетом, я продирался, не помня
ни о чем, сквозь дикие заросли, сквозь нагретые солнцем болота,
сквозь хлещущие кусты и наконец бросался в траву, чтобы осязать
ее всем телом. Главное было в том, что я в эти минуты явственно
осязал, как любят меня и льются сквозь меня невидимые существа,
чье бытие таинственно связано с этой растительностью, водой,
почвой.
В последующие годы я проводил лето, по большей части, в
области Брянских лесов, и там произошло со мною многое,
воспоминание о чем составляет отраду моей жизни, но особенно
люблю я вспоминать свои встречи со стихиалями Лиурны - теми,
кого я тогда называл мысленно душами рек.
Однажды я предпринял одинокую экскурсию, в течение недели
странствуя по Брянским лесам. Стояла засуха. Волокнами
синеватой мглы тянулась гарь лесных пожаров, а иногда над
массивами соснового бора поднимались беловатые, медленно
менявшиеся дымные клубы. В продолжение многих часов довелось
мне брести по горячей песчаной дороге, не встречая ни
источника, ни ручья. Зной, душный как в оранжерее, вызывают
томительную жажду. Со мной была подробная карта этого района, и
я знал, что вскоре мне должна попасться маленькая речушка, -
такая маленькая, что даже на этой карте над нею не обозначалось
никакого имени. И в самом деле: характер леса начал меняться,
сосны уступили место кленам и ольхе. Вдруг раскаленная,
обжигавшая ноги дорога заскользила вниз, впереди зазеленела
Пирамида