стали употребляться лишь в меру климатической необходимости. 50
лет назад казалось неприличным выйти из дому без перчаток;
теперь ими пользуются только в холода. Вместо сюртуков и
крахмальных манишек, в которых бонтонно прели наши деды даже
при тридцатиградусной жаре, жизнь стала завоевываться
безрукавками с открытым воротом. Ноги, изнывавшие в высоких
ботинках, почувствовали прелесть тапочек и босоножек. Женщины
освободились от кошмара корсетов, летом вошли в обиход
укороченные снизу и открытые сверху платья, а платья длинные
уцелели только в качестве вечерних туалетов. Дети, чьи прадеды
в соответствующем возрасте чинно расхаживали даже в июле в
гимназических куртках и с фуражкой на голове, бегают босиком, в
одних трусах, до черноты зацелованные солнцем. Человек мирового
города, отдалившийся от Природы на такое расстояние, как еще
никогда, затосковал об ее "жарких объятиях" и возвращается к
ней, еще почти бессознательно, инстинктивной телесной любовью,
но в накопленном историческом опыте своей души неся семена
нового, совершеннейшего отношения к Природе. Такова четвертая
фаза.
Итак, четыре фазы: языческая, аскетическая,
научно-утилитарная и инстинктивно-физиологическая.
Резюмировать можно так. Ко 2-й половине нашего века в
образованных и полуобразованных слоях нации, принадлежащих к
романо-католической, германо-протестантской и российской
культурным зонам, установилось два отношения к природе, пока
друг другу почти не противоречащие. Одно - старое:
утилитарно-хозяйственно-научное, совершенно чуждое любви. Оно
сосредоточило взор на использовании заключенных в Природе
ресурсов энергии и измеряет все критерием материальной выгоды
для человечества или, что еще хуже, для некоторых из
антагонистических его частей; с этой точки зрения оно одобряет
также спорт, пляж, туризм. Сторонники этого отношения из
интереса к тому, "как это устроено?", спокойно потрошат заживо
кошек и собак, а для удовлетворения атавистического охотничьего
инстинкта подкарауливают зайцев и куропаток. Может быть, в
первом случае имеется в виду и любовь к человечеству: ибо из
Монбланов собачьих трупов извлекают, наконец, крупицу познания,
например условных рефлексов; этим, как известно, просвещается
алчущий ум и двигается вперед медицина. Но любви к Природе
здесь нет и тени. Больше того: такое отношение к Природе
аморально, потому что никакие интересы живых существ, кроме
человека, не принимаются во внимание, и потому, что на всю
Природу устанавливается взгляд, как на дойную корову. К
счастью, такое отношение начинает смягчаться более новым:
бессознательно-эгоистически-физиологической любовью к Природе,
иногда осложненной привнесением эстетики.
Но это развитие еще не привело к осознанию того, что
возможно и необходимо, сохраняя старые оттенки любви к природе,
за исключением, конечно, аморально-утилитарного отношения к
ней, безмерно обогатить это отношение смыслом этическим и
религиозным. Не пантеистическим, когда человек только смутно
ощущают присутствие в Природе некоей безличной, равномерно
разлитой божественной силы, - нет. Это уже было, и первобытный
праанимизм - доказательство того, что пантеистическое чувство
цивилизованных людей есть не что иное, как трансформация
древнейшего переживания арунгвильты-праны. Нет! перед нами -
иное. Перед нами - отношение несравненно более нравственное и
сознательное, более четкое, развитое и изощренное, более
жизнерадостное, более активное. Оно может быть основано только
на том опыте, когда человек непосредственно ощущает сквозь
Природу богатейшие и многообразнейшие миры стихиалей. Ощущает -
то есть, вступает в общение, все яснее понимая возможности
счастливой и творческой с ними дружбы, прекрасного перед ними
нашего долга и горькой, старинной нашей вины.
Правда, неясное чувство вины перед Природой, в особенности
перед животными, стало сказываться. Возникли общества охраны
животных, любовь к ним стала поощряться даже школьной
педагогикой, а охрану зеленых насаждений взял на себя такой
прославленный источник любви, как государство. К сожалению,
исходимте оно при этом только из соображении хозяйственной
пользы, а что касается охраны животных, то благотворители
получили от ученых-естественников жестокий урок: после горячих
дискуссий вивисекция явочным порядком заняла в науке место
одного из ведущих методов. Оправдывая себя пользой для
человечества, этот позор человечества накрепко обосновался в
университетах, лабораториях и даже в той самой средней школе,
которая учит ребят любить кошечек и собачек.
Каково же отношение к Природе со стороны того
миросозерцания, которое может лечь в основу учения Розы Мира?
Вопрос очень обширный; однако нетрудно, мне кажется,
заключить, в чем будет состоять главная особенность этого
отношения. Ведь восприятие Розы Мира отличается прежде всего
ощущением прозрачности физического слоя, переживанием
просвечивающих сквозь него слоев трансфизики, горячей любовью к
этому переживанию и его старательное выпестывание. Это ощущение
охватывает сферу культуры и истории - и отливается в учение
метаисторическое; оно обращается к Солнцу, Луне, звездному небу
- и делается основой учения вселенского, то есть
метаэволюционного; оно охватывает земную природу - и находит
свое выражение в учении о стихиалях. Учение же о стихиалях
оказывается ветвью более общего учения о структуре Шаданакара -
учения трансфизического.
Сколь ни были бы замутнены древние представления о
стихиалях (духах стихий в самом широком смысле) побочными
примесями, внесенными ограниченностью человеческого воображения
и ума, сколько бы аберрации ни искажало в пантеонах
политеистических религий образы природных божеств - в самой
основе этих вер лежит истина.
Но, конечно, нам предстоит постигать и почитать миры
стихиалей уже совсем иначе, чем удавалось это народам
Пирамида