вынужденную перемену курса, отмену крепостного права, попытки
разнообразных реформ, учащающиеся вспышки революционных
страстей, народовольчество, террор снизу, убийство царя, панику
в высших кругах общества, очередное шарахание вспять, реакцию
при Александре III и назревание новой революционной ситуации.
Картина крайне усложнялась тем, что демиург Яросвет и
Второй Жрутр не были единственными участниками борьбы: в нее
вмешивались порождения Жругра - хищные и алчные детеныши, время
от времени отпочковывавшиеся от него. Ранее Жругру удалось
уничтожить двух первых, набросившихся на отца еще в те времена,
когда ему не приходилось обороняться от сил Яросвета. Движения
Разина и Пугачева были потоплены в реках крови. Третий же
жругрит был слаб и недостаточно деятелен: ему не удалось даже
выдвинуть свое человекоорудие - вождя нового движения, как не
удалось ему инвольтировать и народные массы; разгром движения
декабристов даже не потребовал больших жертв. Но вскоре после
смерти Николая 1, когда уицраору, уже столько времени
напрягавшему силы в борьбе с демиургом, требовалась передышка,
а исторической государственной власти, тридцать лет боровшейся
с духовностью, с веянием красоты, свободы и гения в искусстве и
в общественной мысли, требовалось найти какой-либо модус
вивенди с этою силой - как раз в этот момент отпочковался новый
жругрит: бурый, очень энергичный, с черными глазами без блеска
и со злобным, весьма интеллектуальным лицом. Юрко и неуловимо,
как хищная касатка вокруг неповоротливого кита, завертелся он
вокруг измученного, дряхлеющего родителя. Он требовал от игв
пищи, и напор его был столь стремителен, что многие из
обитателей Друккарга, не решаясь ослушаться, начали доставлять
питательную росу ему, вместо старого Жругра. Вскоре его резкий,
крикливый голос, насмешливый и наглый, донесся и до поверхности
земли и через сознание нескольких десятков человек, обладавших
чувством эпохи, бойкостью мысли, волей к общественному действию
и к тому же владевших пером, стал трансформироваться в
небольшой запас новых идей, проповедуемых иногда талантливо,
иногда нет, но всегда с большим темпераментом, с огромным
задором и самоуверенностью и по большей части резким,
издевательским, циничным тоном. Начинались шестидесятые годы.
От слова до дела, от пропаганды до революционного террора
оставался один шаг. Он был сделан очень быстро, и старый Жрутр
затрясся от боли и бешенства, когда детеныш оторвал у него одно
из главных щупальцев, а проводники воли этого детеныша в Энрофе
умертвили прямо на петербургской улице императора -
неустойчивое, слабое, слишком мягкое, но все-таки орудие
Второго Жругра.
А Яросвет? Он, снявший свою санкцию со второго уицраора,
мог ли он осенить ею новое порождение? Что сулило бы господство
этого жругрита в Друккарге? Какую новую государственность
создало бы в Энрофе это существо, первые шаги которого были
запятнаны кровью, а узкий уицраориальный рассудок с самого
начала отказ алея вместить какую бы то ни было инвольтацию
демиурга? Ради чего было помогать этому существу занять место
его отца - ему, уже грозящему обрушить на страну волны
революционных неистовств? Поэтому не может показаться странным,
что в 1881 году демиург, боровшийся до тех пор со старым
Жругром, на время вложил свое оружие в ножны: он давал старику
возможность сосредоточить силы на борьбе с его порождением.
Этих сил оказалось еще достаточно, чтобы привести жругрита в
состояние длительного истощения.
Но Жрутр не мог стать мудрее самого себя. Давно пораженный
идейным бесплодием, он и теперь не сумел воспользоваться
предоставленной ему передышкой для создания новой концепции
власти, новой философемы, новых идеалов. Только самодержавие,
православие и народность - причем все три компонента в самом
сниженном, обездушенном смысле - вот и все, что могла выжать из
себя государственность Александра III.
Но чем старше уицраор, тем чаще отпочковываются от него
его детища. В восьмидесятых годах игвы впервые увидели, как в
отсутствие старого Жругра в Друккарг тихо вползает и бесшумно
захватывает питательную росу новое создание: темно-багрового
цвета, с головой на необыкновенно длинной шее и с невероятным
количеством присосок. Оно еще не отваживалось нападать на отца;
оно предпочитало маскироваться и прятаться, пока не войдет в
силу. Вскоре появилось и третье: бледное, очень тощее, но с
огромной пастью. К чему предназначена была пасть у существа,
питавшегося с помощью присосок, а для речи которому было бы
достаточно трубчатого рта, как у всех Жругров? Очевидно, пасть
у этого чудовища появилась заблаговременно, для удовлетворения
каких-то потребностей будущего. Пока же он был способен только
тихонько скулить, как бы жалуясь на отца, и методически, трезво
доказывать Великим Игвам, что он гораздо успешнее, чем старик,
мог бы справиться с задачами.
Я понимаю, как оскорбительно для поколений, воспитанных на
идеалах революционной борьбы и видящих в событиях 1905 года
беззаветный героизм народных масс и их вождей, - с одной
стороны, кровавый произвол власти - с другой, принять мысль,
что за этой величественной эпопеей скрывается грызня
отвратительных чудовищ метаистории между собой, - столь
отвратительных, что санкция демиурга не могла осенить ни одного
из них своим отблеском. Но самый факт существования уицраоров и
их борьба нисколько не умаляет ни духовной красоты
революционного героизма, ни оправданности тех субъективных
мотивов, которыми были движимы наиболее идейные и чистые борцы
за народное освобождение, ни, наконец, гнусной жестокости их
палачей. Но пора уяснить себе, что за историческими событиями,
масштаб которых нас ослепляет и заставляет их поэтизировать,
стояла все-таки именно борьба метаисторических чудовищ: именно
поэтому так кровавы эти исторические эпопеи и так сомнителен их
конкретный положительный результат. Ведь борьба чудовищ стоит и
за мировыми войнами, и хорошо по крайней мере, что мы не
склонны больше поэтизировать эти войны. Со временем будет
Пирамида