и восторг. Навна приняла его в блаженных лесных просторах
Святой России как долгожданного жениха.
Некоторыми таинствами и обрядами наших религий, например
таинством венчания, знакомого в том или ином виде всем народам,
мы создаем подобия событиям в жизни народоводительствующих
иерархий. Но подобное таинство между Яросветом и Навной тогда и
само еще мерцало лишь из далекого будущего, хотя им казалось,
будто радость их встречи и есть это таинство венчания. В
действительности же, вслед за этой встречей произошло другое
событие, имело место другое таинство, параллелью которому в
человечестве обладает только христианский культ, сделавший
своей осью таинство причащения.
Это было их причащением Богу-Сыну, распятому, пока
существует во вселенной демоническое начало, в Мировой материи,
Им оживляемой, - в той живой плоти, мистериальным знаком
которой мы берем хлеб и вино. Совершилось оно не в Небесной
России, тогда еще к этому не готовой, а в великом Византийском
затомисе. Оттуда распахнул демиург Византии ряды надстоявших
над этим затомисом небес; Яросвет и Навна узрели воочию
предельную высоту Христианского Трансмифа и сквозь Небесный
Иерусалим вступили в общение с Богом. Так совершилась их первая
в Шаданакаре встреча с Тем, Кого видеть лицом к лицу могут лишь
богорожденные монады. Так демиург Византии посвятил их в свою
глубочайшую тайну - тайну, действенно претворить которую в
формах человеческой жизни он не сумел. Теперь он передавал ее
им как своим наследникам.
Историческая неудача всех трех христианств сводилась, как
известно, к тому, что и католичество, и византийское
православие, и, позднее, протестантские церкви остались только
церквами, и притом не с большой, а с малой буквы. Печальна и
поразительна аберрация сознания некоторых членов этих церквей,
которые принимают их за единую вселенскую мистическую
соборность. В этом - смещение перспективы, спутанность
уповаемого и данного, искажение времен и сроков и даже - что
еще хуже - снижение и искажение самого идеала,
В нашей брамфатуре церкви человечества являются
феноменами, полными своеобразия. Вершинами они дотягиваются до
подножий Мировой Сальватэрры, а в Энрофе существуют как
замкнутые объемы, опирающиеся на ограниченные участки внутри
культуры, внутри государственности, внутри быта, внутри
человеческой души.
Драма исторического христианства заключается в том, что ни
одна из церквей не превратилась в форму совершенного
народоустройства, способную выразить и осуществить завет
христианства, его мистический и этический смысл. Причина этого
коренится, опять-таки в прерванности Гагтунгром миссии Иисуса
Христа, по отсутствие серьезных, искренних и чистых попыток в
этом направлении - вина самих церквей как человеческих
сообществ. Ибо если католицизм, стремясь иерократией подменить
Царство Божие на земле, подпал, хотя, к счастью, временно,
одному из страшнейших инфрафизических вампиров всемирной
истории, то православие, еще в Византии занявшее, по выражению
Достоевского, "угол в государстве", совсем отказалось от этой
задачи. Эта задача, одна из ключевых, если не самая ключевая из
всех задач, возникавших перед человечеством, переходила теперь
со всей непомерной тяжестью и опасностью требуемого ею пути к
иерархиям Российской метакультуры.
Это было отражено зеркалом исторической действительности в
акте так называемого крещения Руси. Чтобы уразуметь воистину
необъятные масштабы исторических и метаисторических
последствий, предопределенных этим деянием князя Владимира,
достаточно вдуматься в то, что сулило бы молодому русскому
сверхнароду присоединение к католичеству, к исламу или, тем
паче, к хазарскому иудаизму; какое нелепо искаженное, почти
абсурдное будущее было бы вызвано к жизни подобным выбором
религии. Сама собой напрашивается, но, к сожалению, выходит из
композиционных рамок книги, большая монографическая глава о
Князе Владимире Святославиче, деятеле воистину титанического
масштаба. Масштаб этот до сих пор недооценен из-за отдаленности
и малоизвестности эпохи и благодаря тому
предутренне-сумеречному освещению, в котором фигура этого
деятеля возвышается у истоков нашей истории. Вероятно, только
метаисторическое созерцание и размышление способны привести к
углубленному пониманию подлинного значения того, кого народ
чтил, любил и воспевал почти тысячу лет, связав с его именем
прозвище, одно из самых теплых и нежных, какие только знает
всемирная история: Красное Солнышко (прозвище, непереводимое на
другие языки, так как только в русском, кажется, допустимо
применение к солнцу ласкательной формы). Во всяком случае, акт
крещения Руси был почти единовластным деянием князя Владимира,
деянием полностью провиденциальным, сколь примитивны и сторонни
ни были бы мотивы, активизировавшиеся в сознании реформатора.
Эта инвольтация Яросвета начинается в Х веке и очень
быстро знаменуется появлением, вслед за Владимиром, ряда
крупнейших исторических имен: Ярослава Мудрого, летописца
Нестора, Антония и Феодосия Печерских, затем Владимира
Мономаха. Это будущие человекодухи, нисшедшие в Небесную Россию
во дни ее основания, теперь направлялись демиургом в Энроф ради
выполнения особых задач, с миссиями праведников и родомыслов.
Как и всегда над большими коллективами, над Киевским
государством дышало и зыблилось то иноматериальное образование,
о подобных которому уже говорилось в главе про средние слои
Шаданакара под названием эгрегоров. Порожденный теми
психологическими излучениями народа, которые связаны с
деятельностью государственной, эгрегор обладал подобием
сознательности, зарядом воли и жил самостоятельной жизнью, в
значительной степени определяя государственную деятельность
каждого из следующих поколений русских людей.
Не имела собственной монады и каросса Дингра - одно из
проявлений Лилит, последняя из иерархий, значение которых в
Пирамида