Но было ли заблуждением то, что я постоянно думала о Бэзиле? Я, казалось,
слышала его голос, говорящий, что я исцелена с того самого момента, как
забыла о себе, обратившись к моей любови к Питеру; в труд по возвращению
его к жизни.
И сейчас, когда я перестала смотреть и чувствовать для себя, я стала
способна видеть и чувствовать его с абсолютной ясностью. Теперь нет ни
малейшей возможности ошибки.
Все это время он был в состоянии смутно осознавать, что скатывается по
темному склону в сумасшествие. Он смешивал свое падение с мыслями обо мне.
Он начал идентифицировать меня с фантомом убийственного безумия, который,
по его признанию, должен уничтожить его. Призрак беды постоянно вставал
перед его лицом; и он начинал повторять жалобно озадаченным голосом,
сосредоточив на мне свой взгляд:
- Знаешь теперь отчего ее глаза
Так страшно сверкают, разглядывая
Ужасы и мерзости
Раскрывающиеся, точно грязные цветы?
Смех, схоронивший покой,
Агония за решеткой печали,
Смерть, лишенная мира,
Не само безумие ли она?
Снова и снова он повторял это, и вновь я говорила ему ответ. Я,
разумеется, была воплощением соблазнительницы, ангела разрушения. Но это
было кошмаром. Я проснулась, и он должен проснуться.
Но он видел не столько меня, сколько свой идеал, как-то связанный со мной,
запекшийся словно кровь в форме моего тела. Мои слова не имели значения -
его навязчивая идея становилась все сильнее по мере того, как возвращалась
его физическая сила.
- Она поджидает меня, лениво поглядывая,
Пока луна убивает луну;
Луна ее триумфа близится;
Скоро она пожрет меня целиком.
Ритм этой поэмы все еще в моей собственной крови; но казалось, что он
перестал на меня действовать. Я забыла острую личную обиду из-за
предыдущей части. Я даже не могла больше вспомнить отдельные строчки. Я
была полностью захвачена последними двумя строфами, где тема столь
неожиданно менялась.
Я начала осознавать, что именно моя гувернантка имела обыкновение называть
Weltshmertz; вселенская печаль, там где "Творение стенает и мучается до
сих пор".
Я поняла желание Бэзила - мы должны были предпринять этот ужасающий
эксперимент, который довел нас до такой крайности. Мое безумие стало
следствием эгоистического тщеславия. Я не была избрана для уникального
предназначения. Реализация моего собственного страдания привела меня к
заключению, что все остальные находятся в той же лодке. Я смогла даже
узреть фальшивую ноту презрения поэта к тем, кто не ощутил
величественности своего собственного ужаса.
- И Вы, Вы - чистоплюи пуритане и прочие,
Кто не познал изнуряющей тяги к морфину,
Вопите от презрения, если я назову вас братьями,
Кривите губу, глядя на ярость маньяка,
Глупцы, семь раз обманутые,
Вам она не знакома? Ладно!
Ей и улыбнуться не надо, чтобы
Разорить вас ко всем чертям!
Гордыня Сатаны, в глубине проклятия, сокрушилась, когда он осознал, что
остальные находятся в том же бедственном положении - и не претерпев таких
извращенных страданий для достижения подобного состояния. Он постигает
истину, лишь когда полностью развоплощается в последней строфе.
- Морфий всего лишь искра
От того векового огня.
Она же единое солнце -
Прообраз всех желаний!
Все, чем бы вы были, вы есть -
И в этом венец страстного стремления.
Вы рабы звезды Полынь.
Разум, если осмыслить - безумие
Чувство, на поверку - боль.
Каким блаженством было бы в сем усомниться!
Жизнь - физическая мука, болезнь ума;
И смерть - из нее не выход!
Я вижу, что все чувства, хотя это может показаться до какой-то степени
случайностью, основаны на боли, потому что она подразумевает
двойственность и несовершенство; и природа мысли какого угодно рода должна
в конечном счете быть безумием, потому что она выражает отношения между
вещами, и никогда вещи в самих себе.
Мне стало очевидно, что скорбь Вселенной вызвана желанием манифестации, и
что смерть не может сделать больше, чем подавить одну форму существования
в предпочтение другой. Разумеется, impasse (бесстрастно - франц.)
совершенно. И кажется нет никакого решения проблемы. Это порочный круг.
В то же самое время, благодаря молчаливому согласию с реальностью,
безумная настойчивость в индивидуальной муке притуплена. Сопереживание со
вселенским страданием влечет человека к безмятежности определенного
мрачного и унылого рода. Оно не указывает нам пути к бегству, если таковые
и есть, но делает идею бегства хотя бы гипотетически возможной. До тех
пор, пока человек пытается в одиночку выбраться из горящего театра во имя
собственного спасения, возникает паника, при которой согласованные
действия невозможны. "Каждый сам за себя и пусть дьявол возьмет
проигравшего", - это утверждение не способствует достижению победы. Оно
даже не обеспечивает безопасность любого другого человека.
Как быстро я восстановила свое здоровье, когда была, казалось, вынуждена
совершенно о нем забыть!
Пирамида