мучениям, чтобы я смогла полностью очиститься от плоти.
Однако Питер вообще ничего не понимал. Он с горечью обвинял меня. Мы
проходили всю ситуацию заново, снова и снова. Каждый инцидент, с тех пор
как мы встретились, рассматривался по очереди как причина нашего
несчастья.
Иногда брутальная похоть оживала в его сознании. Он думал, что я - вампир,
посланный из Ада, чтобы уничтожить его, и злорадствовал по поводу этой
идеи. Я не могла дать ему понять, что я - женщина, освещенная солнцем.
Когда ему приходили на ум эти идеи, они пробуждали сходные мысли во мне.
Но они оставались только мыслями.
Я боюсь его. Он может застрелить меня в припадке безумия. Он достал
пистолет для стрельбы по мишеням, очень старый, с длинными тонкими пулями,
и таскает его все время с собой. Сейчас он уже не упоминает больше о
немцах. Он болтает о банде гипнотизеров, овладевших им, и внушивших злые
мысли его сознанию. Он сказал, что если сможет застрелить одного из них,
то разрушит проклятие. Он приказал мне не смотреть на него, как раньше; но
я должна быть настороже, чтобы он не напал на меня.
Затем он смешал мой гипнотический взгляд с идеями страсти. Он продолжал
повторять:
- Взирает пристально и прямо,
Нет нужды ласкать и манить
Ее раба страхом поцелуя,
Ее ужас переходит в него
Зная, что чрево - гадючья матка,
В крапинках и черную полоску
По ржаво янтарным чешуям,
Там его могила -
Вытягивающая жилы скрипучая дыба
На которой он орет - как он орет!
Он испытывал острый восторг от интенсивности своего страдания. Он был дико
горд тем, что по его мнению был избран, чтобы подвергнуться более зверским
мучениям, нежели те, которые когда-либо можно было представить себе
прежде.
Он рассматривал меня как важнейшее орудие этой пытки, и любил меня по этой
причине с извращенным дьявольским вожделением. Вся эта ситуация была
заблуждением с его стороны, или же это необходимое последствие его
превращения в Дракона.
Вполне естественно, что в такого рода деле всегда будут происходить
странные инциденты, коих никогда не случалось раньше. Изумительно и ужасно
быть уникальным. Но, конечно, он на самом деле не столь уникален, как я...
Мы развели большой костер в бильярдной комнате. С тех пор спали там, если
и спали вообще. Мы вызвали официанта из гостиницы, чтобы он снес вниз
стеганые одеяла и подушки из спальни, и попросили его оставлять еду на
столе.
Но от огня толку мало. Холод пришел изнутри нас. Мы сидели напротив
пламени, грея наши руки и лица; безрезультатно. Мы дрожали.
Мы пытались петь как солдаты вокруг лагерного костра, но единственные
вырывавшиеся слова были соответствующими. Эта поэма овладела нами. Она
заполнила наши души не оставив места ничему, кроме жажды.
- Каждая кость в отдельности
Холодна, воплощение стона,
Что разлит из ледяного семени
Неумолимого червя Геенны.
Мы повторяли эти слова снова и снова...
Я не знаю, как одна вещь когда-либо обращается в другую. Мы живем в
вечности проклятия. Загадка, как нам вообще удавалось оторваться от огня и
подойти к столу или закурить два больших "Честерфильда". Каждое действие -
отдельно взятая агония, воздымающаяся до климакса, который так никогда и
не наступает. И нет возможности логического завершения или обретения
покоя.
- Каждый нерв в отдельности
Не спит, и бдит на кривой
Асимптота которой "никогда!"
В гиперболическом "навсегда!"
Я не понимаю, что означают некоторые слова. Но в них есть какое-то
очарование. Они дают представление о чем-то безграничном. Смерть стала
невозможной, потому что она определенна. Ничто в действительности не может
произойти. Я нахожусь в вечном состоянии боли. И все в равной степени -
мука. Я предполагаю, что одно состояние перерастает в другое, дабы
помешать страданию дойти до крайности. Будет невероятным блаженством, если
я смогу испытать нечто новое, хоть и отвратительное. Автор этой поэмы не
оставил камня на камне. Все, что приходит мне на ум, не более чем эхо его
стонов.
- Плоть и дух заодно
Предатели, обернулись черной душой
Ищут место ударить
По жертве, уже настроенной
По одной безмерной тональности раны;
Ритм этой поэмы, если оставить в стороне слова, предполагает эту moto
perpetuo (вечную - лат.) вибрацию. И по-прежнему остается нервная
раздражительность, словно меня намереваются изнурить таким образом. Это
просто невыносимо; и единственным избавлением, похоже, будет
трансформировать ее в действие. Отрава просачивается сквозь тело в кровь.
Меня подмывает сделать что-нибудь действительно ужасающее и безумное.
- Каждая капля реки
Крови дрожит и пылает
Отравой тайной и горькой -
Подобно последнему содроганию
Во плоти щербатых кинжалов.
Когда Питер шел через комнату, я увидела его
Пирамида