наполовину правдой. Я собиралась попросить его о помощи в лечении; но моя
настоящая цель заключалась в том, чтобы заставить его, неважно как, выдать
мне, по крайней мере, одну дозу. Мне было наплевать, каким образом
получить ее. Я могла попытаться изобразить болезнь. Я могла сослаться на
наши старые отношения, и украдкой посмотреть, не удастся ли мне найти
что-нибудь самой и украсть. И я не хотела ставить в известность об этом
Питера.
Помимо всего прочего это была пытка стыдом. Я всегда гордилась моим
достоинством. Утонченная безмятежность заставила мой мозг поплыть, когда я
вышла на улицу. Одиночество восхитило меня - тем, что я избавилась от
Питера. Я ощущала его сдерживающее влияние, и отбросила его прочь. Я
презирала себя за то, что полюбила его. Я хотела отправиться к дьяволу
моим собственным путем.
Я застала Бэзиля внутри, и одного. Что за удача! Эта ненавистная длинная и
тощая девица убралась таки прочь.
Бэзиль встретил меня своим обычным приветствием. Оно молниеносно обожгло,
как оскорбление. Какое право он имел упрекать меня? И почему должно
"Твори, что ты желаешь" звучать как укор?
Как правило, он добавлял что-то к этой фразе. Он перешел на свой обычный
разговор, отличавшийся своеобразным запутанным изяществом. В нем всегда
было нечто кошачье. Он напоминал мне великолепного, ужасного тигра,
прокладывающего себе путь сквозь густые джунгли.
Но сегодня он резко и внезапно замолчал с непреклонной и суровой
решимостью. Это выглядело, будто он выстрелил, и ожидал увидеть
произведенный им эффект. Впрочем, он молча пригласил меня сесть в мое
обычное кресло, прикурил мне сигарету и вложил ее в мой рот, включил
электрический чайник, и сел на углу своего большого квадратного стола,
покачивая ногой. Его глаза были абсолютно неподвижны, и я чувствовала, что
они пожирали мое тело и душу дюйм за дюймом.
Я ерзала в моем кресле, как привыкла делать в школе, когда не ощущала себя
уверенной в том, сумела ли я разобраться в чем-то или нет. Я попыталась
скрыть свое смущение, начав оживленную беседу; но вскоре сдалась. Он не
обращал никакого внимания на мои замечания. Для него они были просто одним
из симптомов моей болезни.
Я поняла с пугающей несомненностью, что мои планы невыполнимы. Я не могла
обмануть этого человека, не могла сыграть на его страстях, и не могла
ничего украсть в его присутствии.
Неожиданно, моя ложь обернулась правдой. Я могла сделать только то, что
сказала; попросить его о помощи. Нет, даже не это. В конце концов, я не
смогла избавиться от Питера.
Находясь с Царем Лестригонов я обнаружила, что не могу думать о себе. Меня
не покидали мысли о Питере. Я была абсолютно искренна, когда сказала с
дрожью в голосе: "Петушок в ужасном состоянии".
Я хотела добавить то, что держала в голове: "Можете ли вы сделать что-то,
чтобы помочь ему?", - затем изменила фразу до: "Не будете ли вы?", - и
потом совершенно ничего не смогла произнести. Я знала, что это были лишние
слова. Я знала, что он может, и что он поможет.
Он подошел и сел на ручку моего кресла, взял мои волосы, и начал играть с
косами. Действие было абсолютно естественно и невинно, как котенок,
играющий с мотком шерсти.
На секунду это укололо мое тщеславие в самое сердце. Я поняла, что он
может делать подобные вещи, не соединяя их с какими-либо сексуальными
намерениями: и в этом чувствовалось огромное превосходство над
человеческими инстинктами, и заставляло меня доверять ему.
- Сэра Питера здесь нет, - сказал он с презрением и в тоже время ласково.
Я знала, что его порадовало то, что я промолчала о собственных бедах.
- Но это были вы, моя дорогая девочка, и я видел вас в моей волшебной
шпионской подзорной трубе на берегу с подветренной стороны, и ваши мачты
были сорваны за борт, и перевернутый Юнион Джек трепетал на ветру, и ваш
герой радист, выстукивал С.О.С.
Он оставил мои волосы и закурил свою трубку. Затем снова принялся с ними
играть.
- Одни на лодках, другие на обломках ковчега, все они благополучно
добрались до берега.
Когда человек столь фамильярно обращается с Новым Заветом, то цитата неким
образом приобретает многозначительность даже для тех, кто не верит в
правдивость самой книги.
Я чувствовала, что его голос был голосом пророка. И ощутила себя уже
спасенной.
- Вот, примите немного этого, - продолжил он, принеся белую таблетку с
маленькой кедровой полки, и большой стакан холодной воды. - Запрокиньте
вашу голову назад, чтобы она хорошо прошла, и прямо сейчас опорожните
стакан до дна. Вот еще одна, и вы возьмете ее домой для вашего мужа, и не
забудьте о воде. Это порядком успокоит вас; ваши нервы совершенно ни к
черту. Через нескольких минут ко мне должны зайти гости. Но эта таблетка
поможет вам продержаться ночь, а утром я появлюсь и навещу вас. Какой у
вас адрес?
Я сказала ему. Мое лицо пылало от позора. Дом, где верхом
респектабельности считалось пребывание пятиразрядного музыканта из
джазбанда, и дно, которому даже мы затруднялись дать название.
Он черкнул адрес с таким видом, как будто это был "Ритц". Но я чувствовала
в моем сверхвосприимчивом состоянии отвращение, мелькнувшее в его
сознании. Это выглядело, словно он испачкал в дерьме свой карандаш.
После таблетки мне стало гораздо лучше; но я думаю, что воля этого
человека была тому причиной. Я чувствовала себя почти нормально, когда
поднялась уходить. Я не хотела, чтобы его друзья видели меня. Я слишком
хорошо знала, на что я похожа.
Он остановил меня у двери.
- У вас нет ничего из веществ? Я верно понял? - спросил он.
И я почувствовала невыразимое ощущение облегчения. Его тон подразумевал,
что он берет над нами шефство.
- Нет, - ответила я. - Мы употребили последние крохи некоторое время
назад.
- Я не буду спрашивать вас, когда, - заметил он. - Я слишком хорошо знаю,
насколько невнимательным становится человек в этом состоянии. И кроме
того, когда он начинает этот эксперимент, часы для него ничего не значат,
как вы понимаете.
Мое самоуважение вернулось ко мне, как кровь приливает к вискам. Он
настаивал, чтобы мы относились к себе, как к пионерам науки и
человечества. Мы проводили эксперимент; мы рисковали жизнью и положением
Пирамида