неделю они разговаривали только о том, как бы избежать встречи с воюющими
племенами. Война продолжалась—ветер иногда приносил сладковатый запах крови.
Где-то неподалеку шло сражение, и ветер напоминал юноше, что существует Язык
Знаков, всегда готовый рассказать то, чего не могут увидеть глаза.
На восьмой день пути Алхимик решил устроить привал раньше, чем обычно. Сокол
взмыл в небо. Алхимик протянул Сантьяго флягу с водой.
-- Странствие твое близится к концу, -- сказал он.—
Поздравляю. Ты не свернул со Своей Стези.
-- А ты весь путь молчал. Я-то думал, ты научишь меня всему, что знаешь.
Мне уже случалось пересекать пустыню с человеком, у которого были книги по
алхимии. Но я в них ничего не понял.
-- Есть только один путь постижения, -- отвечал Алхимик.
-- Действовать. Путешествие научило тебя всему, что нужно.
Осталось узнать только одно.
Сантьяго спросил, что же ему осталось узнать, но Алхимик не сводил глаз с
небосвода—он высматривал там своего сокола.
-- А почему тебя зовут Алхимиком?
-- Потому что я и есть Алхимик.
-- А в чем ошибались другие алхимики—те, что искали и
не нашли золото?
-- Ошибка их в том, что они искали только золото. Они искали сокровища,
спрятанные на Стезе, а саму Стезю обходили.
-- Так чего же мне не хватает? -- повторил свой вопрос юноша.
Алхимик по-прежнему глядел на небо. Вскоре вернулся с добычей сокол. Они
вырыли в песке ямку, развели в ней костер, чтобы со стороны нельзя было заметить
огонь.
-- Я Алхимик, потому что я алхимик, -- сказал он.—Тайны этой науки достались мне
от деда, а ему—от его деда, и так далее до сотворения мира. А в те времена
вся она умещалась на грани изумруда. Люди, однако, не придают значения
простым вещам, а потому стали писать философские трактаты. Стали
говорить, что они-то знают, в какую сторону надлежит идти, а все прочие—нет.
Но Изумрудная Скрижаль существует и сегодня.
-- А что же написано на ней? -- поинтересовался юноша.
Алхимик минут пять что-то чертил на песке, а Сантьяго тем
временем вспоминал, как повстречал на площади старого царя, и ему показалось,
что с той поры прошли многие-многие годы.
-- Вот что написано на ней, -- сказал Алхимик, окончив рисунок.
Сантьяго приблизился и прочел.
-- Так ведь это же шифр! -- разочарованно воскликнул он.
-- Это вроде книг англичанина!
-- Нет. Это то же, что полет ястребов в небе: разумом его не постичь.
Изумрудная Скрижаль -- это послание Души Мира. Мудрецы давно уже
поняли, что наш мир сотворен по образу и подобию рая. Само существование этого
мира -- гарантия того, что существует иной, более совершенный. Всевышний
сотворил его для того, чтобы люди сквозь видимое прозревали духовное и сами
дивились чудесам своей мудрости. Это я и называю Действием.
-- И я должен прочесть Изумрудную Скрижаль?
-- Если бы ты был сейчас в лаборатории алхимика, то мог бы
изучить наилучший способ постичь ее. Но ты в пустыне—значит, погрузись в
пустыню. Она, как и все, что существует на Земле, поможет тебе понять мир. Нет
надобности понимать всю пустыню— одной песчинки достаточно для того чтобы
увидеть все чудеса Творения.
-- А как же мне погрузиться в пустыню?
-- Слушай свое сердце. Ему внятно все на свете, ибо оно
сродни Душе Мира и когда-нибудь вернется в нее.
В молчании они ехали еще двое суток. Алхимик был
настороже: они приближались к тому месту где шли самые
ожесточенные бои. А юноша все пытался услышать голос сердца.
Сердце же его было своенравно: раньше оно все время рвалось куда-то, а
теперь во что бы то ни стало стремилось вернуться. Иногда сердце часами
рассказывало ему проникнутые светлой печалью истории, а иногда так
ликовало при виде восходящего солнца, что Сантьяго плакал втихомолку.
Сердце учащенно билось, когда говорило о сокровищах, и замирало, когда глаза
юноши оглядывали бескрайнюю пустыню.
-- А зачем мы должны слушать сердце? -- спросил он, когда они остановились на
привал.
-- Где сердце, там и сокровища.
-- Сердце у меня заполошное, -- сказал Сантьяго.—
Мечтает, волнуется, тянется к женщине из пустыни. Все время о чем-то просит,
не дает уснуть всю ночь напролет, стоит лишь вспомнить о Фатиме.
-- Вот и хорошо. Значит, оно живо. Продолжай вслушиваться.
В следующие три дня они повстречали воинов, а других
видели на горизонте. Сердце Сантьяго заговорило о страхе. Стало рассказывать ему
о людях, отправившихся искать сокровища, но так их и не нашедших. Порою оно
пугало юношу мыслью о том, что и ему не суждено отыскать их, а может быть, он
умрет в пустыне. Иногда твердило, что от добра добра не ищут: у него и так
уже есть возлюбленная и много золотых монет.
-- Сердце предает меня, -- сказал он Алхимику, когда они остановились дать
коням передохнуть.—Не хочет, чтобы я шел дальше.
-- Это хорошо, -- повторил тот.—Это значит, оно не омертвело. Вполне
естественно, что ему страшно отдать в обмен на мечту все, что уже достигнуто.
-- Так зачем же слушаться его?
-- Ты все равно не заставишь его замолчать. Даже если
сделаешь вид, что не прислушиваешься к нему, оно останется у тебя в груди и
будет повторять то, что думает о жизни и о мире.
-- И будет предавать меня?
-- Предательство -- это удар, которого не ждешь. Если
будешь знать свое сердце, ему тебя предать не удастся. Ибо ты узнаешь все
его мечтания, все желания и сумеешь справиться с ними. А убежать от своего
сердца никому еще не удавалось. Так что лучше уж слушаться его. И тогда
не будет неожиданного удара.
Они продолжали путь по пустыне, и Сантьяго слушал голос сердца. Вскоре он уже
наизусть знал все его причуды, все уловки и принимал его таким, каково
было оно. Юноша перестал испытывать страх и больше не хотел вернуться --
было уже поздно, да и сердце говорило, что всем довольно. «А если я иногда
жалуюсь, что ж, я ведь человеческое сердце, мне это свойственно. Все мы
боимся осуществить наши самые заветные мечты, ибо нам кажется, что мы их
недостойны или что все равно не сумеем воплотить их. Мы, сердца
человеческие, замираем от страха при мысли о влюбленных, расстающихся
навсегда, о минутах, которые могли бы стать, да не стали счастливыми, о
Пирамида