увидеть много больше, чем глаза других пастухов. Сантьяго гордился этим.
Внезапно он услышал грохот, и шквальным порывом неведомого ветра его швырнуло
наземь. Облако пыли закрыло луну. Перед собой юноша увидел огромного белого
коня—он поднялся на дыбы и оглушительно ржал.
Когда пыль немного осела, Сантьяго обуял никогда еще доселе не
испытанный ужас. На белом коне сидел всадник в тюрбане—весь в черном, с
соколом на левом плече. Лицо его было закрыто так, что видны были
только глаза. Если бы не исполинский рост, он походил бы на одного из тех
бедуинов, которые встречали караван и рассказывали путникам, что делается в
пустыне.
Лунный свет заиграл на изогнутом клинке—это всадник выхватил саблю,
притороченную к седлу. Громовым голосом, которому, казалось, отозвались
гулким эхом все пятьдесят тысяч пальм оазиса Эль-Фаюм, он вскричал:
-- Кто осмелился узреть смысл в полете ястребов?
-- Я, -- ответил Сантьяго.
В эту минуту всадник показался ему необыкновенно похожим
на изображение Святого Иакова, Победителя Мавров, верхом на белом коне,
топчущем копытами неверных. В точности такой -- только здесь все было
наоборот.
-- Я, -- повторил он и опустил голову, готовясь принять разящий удар.—Много
жизней будет спасено, ибо вы не приняли в расчет Душу Мира.
Но клинок отчего-то опускался медленно, покуда острие его не коснулось лба
юноши. Выступила капелька крови.
Всадник был неподвижен. Сантьяго тоже замер. Он даже и не пробовал спастись
бегством. Где-то в самой глубине его существа разливалась странная радость: он
умрет во имя Своей Стези. И за Фатиму. Стало быть, знаки не обманули. Вот
перед ним Враг, а потому смерть не страшит его, ибо Душа Мира существует и
через мгновение он станет ее частью. А завтра та же участь постигнет и Врага.
Всадник между тем все не наносил удар.
-- Зачем ты это сделал?
-- Я всего лишь услышал и понял то, что поведали мне
ястребы. Они хотели спасти оазис. Его защитники перебьют вас— их больше.
Острие по-прежнему лишь касалось его лба.
-- Кто ты такой, что вмешиваешься в предначертания Аллаха?
-- Аллах сотворил не только войско, но и птиц. Аллах
открыл мне их язык. Все на свете написано одной рукой, -- ответил юноша,
припомнив слова погонщика.
Всадник наконец отвел саблю. Сантьяго перевел дух.
-- Поосторожней с предсказаниями, -- сказал всадник.—
Никто не избегнет того, что предначертано.
-- Я видел войско. Я не знаю, чем кончится сражение.
Всаднику понравился такой ответ, но он медлил спрятать
саблю в ножны.
-- А что здесь делает чужеземец?
-- Я ищу Свою Стезю. Но тебе не понять, что это такое.
Всадник вложил саблю в ножны. Сокол у него на плече издал
пронзительный крик. Напряжение, владевшее Сантьяго, стало ослабевать.
-- Я хотел испытать твою отвагу. Ничего нет важнее для тех, кто ищет Язык
Мира.
Юноша удивился. Всадник рассуждал о вещах, в которых мало кто смыслил.
-- Кроме того, нельзя расслабляться ни на миг, даже когда одолел долгий путь,
-- продолжал тот. -- И нужно любить пустыню, доверять же ей полностью
нельзя. Ибо пустыня—это испытание для человека: стоит отвлечься хоть на миг --
и ты погиб.
Его слова напомнили Сантьяго старого Мелхиседека.
-- Если к тому времени, когда придут воины, голова у тебя
еще останется на плечах, разыщи меня, -- сказал всадник.
В руке, которая совсем недавно сжимала рукоять сабли, теперь появилась
плеть. Конь рванулся, снова взметнув тучу пыли из-под копыт.
-- Где ты живешь? -- крикнул Сантьяго вслед.
Всадник на скаку ткнул плетью в сторону юга.
Так юноша повстречал Алхимика.
На следующее утро под финиковыми пальмами оазиса Эль-Фаюм стояли две тысячи
вооруженных людей. Солнце было еще низко, когда на горизонте показались
пятьсот воинов. Всадники проникли в оазис с севера, делая вид, что пришли с
миром, и пряча оружие под белыми бурнусами. Лишь когда они подошли
вплотную к большому шатру вождей, в руках у них оказались ружья и кривые
сабли. Но шатер был пуст.
Жители оазиса окружили всадников пустыни, и через полчаса на песке лежали
четыреста девяносто девять трупов. Детей увели в пальмовую рощу, и они
ничего не видели, как и женщины, которые оставались в шатрах, молясь за своих
мужей. Если бы не распростертые тела погибших, оазис выглядел бы таким же,
как всегда.
Уцелел только тот, кто командовал конницей, налетевшей на Эль-Фаюм. Его привели
к вождям племен, и те спросили, почему он дерзнул нарушить Обычай. Он
отвечал, что его воины, измучась многодневными боями, голодом и жаждой, решили
захватить оазис и потом вновь начать войну.
Вождь сказал, что как ни сочувствует он воинам, но нарушать Обычай не
вправе никто. В пустыне меняется под воздействием ветра только облик
песчаных барханов, все же прочее пребывает неизменным.
Военачальника приговорили к позорной смерти: не удостоив ни пули, ни удара
сабли, его повесили на засохшей финиковой пальме, и ветер из пустыни долго
раскачивал его труп.
Вождь позвал чужестранца и вручил ему пятьдесят золотых монет. Потом снова
рассказал историю Иосифа и попросил юношу стать своим Главным Советником.
Когда зашло солнце и на небе тускло (потому что было полнолуние)
засветились первые звезды, Сантьяго пошел на юг. Там стоял только один
шатер, и встречные говорили ему, что место это излюблено джиннами. Однако он
уселся возле шатра и стал ждать.
Алхимик появился нескоро—луна была уже высоко. С плеча у него свисали два
мертвых ястреба.
-- Я здесь, -- сказал Сантьяго.
-- И напрасно. Разве ко мне ведет твоя Стезя?
-- Идет война. Мне не пересечь пустыню.
Алхимик спешился и знаком пригласил Сантьяго войти в
шатер, -- точно такой же, как и у всех жителей оазиса, если не считать
убранного со сказочной роскошью шатра вождей. Сантьяго искал взглядом тигли и
горн, стеклянные алхимические реторты, однако ничего не нашел, кроме нескольких
растрепанных книг и покрывавших ковер листов с какими-то таинственными
рисунками.
Пирамида