пожалел бедное животное.
-- А между тем, никаких совпадений не существует, -- словно продолжая
давешний разговор, сказал англичанин. -- Меня привез сюда один мой друг. Он
знал арабский язык и...
Но слова его потонули в шуме тронувшегося каравана. Однако Сантьяго отлично
знал, что имел в виду англичанин: существует таинственная цепь связанных друг с
другом событий. Это она заставила его пойти в пастухи, дважды увидеть
один и тот же сон, оказаться неподалеку от африканского побережья, встретить в
этом городке царя, стать жертвой мошенника и наняться в лавку, где продают
хрусталь, и...
«Чем дальше пройдешь по Своей Стезе, тем сильней она будет определять твою
жизнь», -- подумал юноша.
Караван двигался на запад. Выходили рано поутру,
останавливались на привал, когда солнце жгло нещадно,
пережидали самый зной и потом снова трогались в путь. Сантьяго мало
разговаривал с англичанином -- тот по большей части не отрывался от книги.
Юноша молча разглядывал спутников, вместе с ним пересекавших
пустыню. Теперь они были не похожи на тех, какими были перед началом пути—тогда
царила суета: крики, детский плач и ржание коней сливались с возбужденными
голосами купцов и проводников.
А здесь, в пустыне, безмолвие нарушали лишь посвист вечного ветра да
скрип песка под ногами животных. Даже проводники хранили молчание.
-- Я много раз пересекал эти пески, -- сказал как-то ночью один погонщик
другому.—Но пустыня так велика и необозрима, что и сам поневоле почувствуешь
себя песчинкой. А песчинка нема и безгласна.
Сантьяго понял, о чем говорил погонщик, хотя попал в пустыню впервые. Он
и сам, глядя на море или в огонь, часами мог не произносить ни слова, ни о
чем не думая и как бы растворяясь в безмерной силе стихий.
«Я учился у овец, учился у хрусталя, -- думал он.—
Теперь меня будет учить пустыня. Она кажется мне самой древней и самой мудрой
из всего, что я видел прежде».
А ветер здесь не стихал ни на миг, и Сантьяго вспомнил, как ощутил его
дуновение, стоя на башне в Тарифе. Должно быть, тот же самый ветер слегка
ерошил шерсть его овец, бродивших по пастбищам Андалусии в поисках корма и воды.
«Теперь они уж больше не мои, -- думал он без особенной грусти.—Забыли меня,
наверно, привыкли к новому пастуху. Ну и хорошо. Овцы, как и каждый, кто
странствует с места на место, знают, что разлуки неизбежны».
Тут ему вспомнилась дочка суконщика -- должно быть, она уже вышла замуж. За
кого? Может, за продавца кукурузы? Или за пастуха, который тоже умеет читать и
рассказывать невероятные истории -- Сантьяго не один такой. То, что он
почему-то был в этом уверен, произвело на юношу сильное впечатление: может, и
он овладел Всеобщим Языком и знает теперь настоящее и прошлое всех на свете?
«Предчувствие» -- так называла этот дар его мать. Теперь он понимал, что
это—быстрое погружение души во вселенский поток жизни, в котором судьбы всех
людей связаны между собой. Нам дано знать все, ибо все уже записано.
-- Мактуб, -- промолвил юноша, вспомнив Торговца Хрусталем.
Пустыня песчаная иногда вдруг становилась пустыней каменной. Если
караван оказывался перед валуном, он его огибал, а если перед целой россыпью
камней—шел в обход. Если песок был таким рыхлым и мелким, что копыта верблюдов
увязали в нем, -- искали другой путь. Иногда шли по соли—значит, на этом
месте было когда-то озеро, -- и вьючные животные жалобно ржали. Погонщики
спешивались, оглаживали их и успокаивали, потом взваливали кладь себе
на плечи, переносили ее через предательский отрезок пути и вновь
навьючивали верблюдов и лошадей. Если же проводник заболевал или умирал,
товарищи его бросали жребий: кто поведет его верблюдов.
Все это происходило по одной-единственной причине: как бы ни кружил караван,
сколько бы раз ни менял он направление, к цели он двигался неуклонно. Одолев
препоны, снова шел на звезду, указывавшую, где расположен оазис. Увидев,
как блещет она в утреннем небе, люди знали: она ведет их туда, где они
найдут прохладу, воду, пальмы, женщин. Один только англичанин не замечал
этого, потому что почти не отрывался от книги.
Сантьяго в первые дни тоже пытался читать. Однако потом понял, что куда
интересней смотреть по сторонам и слушать шум ветра. Он научился понимать своего
верблюда, привязался к нему, а потом и вовсе выбросил книгу. Это лишняя тяжесть,
понял он, хоть ему и казалось по-прежнему, что каждый раз, как откроет он
книгу, в ней отыщется что-нибудь интересное.
Мало-помалу он сдружился с погонщиком, державшимся рядом с ним. Вечерами, когда
останавливались на привал и разводили костры, Сантьяго рассказывал ему
всякие случаи из своей пастушеской жизни.
А однажды погонщик начал говорить о себе.
-- Я жил в деревушке неподалеку от Эль-Кайрума. Был у меня
дом и сад, были дети, и я согласен был жить так до самой смерти.
Однажды, когда урожай был особенно хорош, мы на вырученные за него
деньги всей семьей отправились в Мекку— так я выполнил свой долг верующего и
теперь уж мог умереть с чистой совестью. Я всем был доволен.
Но вот задрожала земля, Нил вышел из берегов. То, что— казалось мне раньше --
ко мне отношения не имеет, теперь коснулось и меня. Соседи опасались,
как бы разлив не смыл их оливковые деревья, жена тревожилась за детей. Я с
ужасом смотрел, как погибает все нажитое и достигнутое.
Земля после того перестала родить—мне пришлось добывать себе пропитание другим
способом. Так я сделался погонщиком верблюдов. Тогда и открылся мне смысл
слов Аллаха: не надо бояться неведомого, ибо каждый способен обрести то, чего
хочет, получить—в чем нуждается.
Мы все боимся утратить то, что имеем, будь то наши посевы или самая жизнь. Но
страх этот проходит, стоит лишь понять, что и наша история, и история мира
пишутся одной и той же рукой.
Иногда встречались два каравана. И не было еще случая, чтобы у одних
путников не нашлось того, в чем нуждались другие. Словно и впрямь все на
свете написано одной рукой. Погонщики рассказывали друг другу о пыльных бурях
и, сев в кружок у костра, делились наблюдениями над повадками пустыни.
Бывало, что к огню приходили и таинственные бедуины, до тонкостей знавшие
путь, которым следовал караван. Они предупреждали, где нужно
опасаться нападения разбойников и диких племен, а потом исчезали так же
молча, как появлялись, словно растворяясь во тьме.
Вот в один из таких вечеров погонщик подошел к костру, у которого сидели
Сантьяго и англичанин.
-- Прошел слух, будто началась война между племенами.
Наступила тишина. Сантьяго почувствовал, что, хотя ни
слова больше не было сказано, в воздухе повисла тревога. Еще раз убедился он,
что понимает беззвучный Всеобщий Язык.
Пирамида