-- Много веков назад еще не было типографского станка, --
возразил Сантьяго.—И все равно алхимией способен овладеть далеко не каждый.
Почему же это написано таким таинственным языком и рисунки такие загадочные?
Англичанин ничего не ответил. Лишь потом, помолчав
немного, сказал, что уже несколько дней внимательно
присматривается к каравану, но ничего нового не заметил. Вот только о войне
племен поговаривать путешественники стали все чаще.
И в один прекрасный день Сантьяго вернул англичанину его книги.
-- Ну, и что же ты там понял? -- с надеждой спросил тот: ему хотелось
поговорить с кем-нибудь понимающим, чтобы отвлечься от тревожных мыслей.
-- Понял я, что у мира есть душа, и тот, кто постигнет эту душу, поймет и
язык всего сущего. Еще понял, что многие алхимики нашли Свою Стезю и
открыли Душу Мира, Философский Камень и Эликсир Бессмертия, -- сказал
юноша, а про себя добавил: «А самое главное—я понял, что все это так просто,
что уместится на грани изумруда».
Англичанин почувствовал разочарование. Ни то, что он так долго учился, ни
магические символы, ни мудреные слова, ни реторты и колбы—ничего не
произвело впечатления на Сантьяго. «Он слишком примитивен, чтобы понять
это», -- подумал англичанин. Он собрал свои книги и снова засунул их в
чемоданы, навьюченные на верблюда.
-- Изучай свой караван, -- сказал он.—Мне от него было так же мало проку, как
тебе—от моих книг.
И Сантьяго снова принялся внимать безмолвию пустыни и глядеть, как вздымают
песок ноги верблюдов. «У каждого свой способ учения, -- подумал он.—Ему не
годится мой, а мне— его. Но мы оба отыскиваем Свою Стезю, и я его за это
уважаю».
Караван шел теперь и по ночам. Время от времени появлялись бедуины, что-то
сообщали Вожатому. Погонщик верблюдов, подружившийся с Сантьяго,
объяснил, что война между племенами все-таки началась. Большим везением будет,
если караван сумеет добраться до оазиса.
Верблюды и лошади выбивались из сил, люди становились все молчаливее, и в
ночной тишине даже конское ржание или фырканье верблюда, которые раньше были
просто ржанием или фырканьем, теперь внушали всем страх, потому что
могли означать приближение врага.
Погонщика, впрочем, близкая опасность не пугала.
-- Я жив, -- объяснял он Сантьяго однажды ночью, когда не
светила луна и не разводили костров.—Вот я ем сейчас финики и ничем другим,
значит, не занят. Когда еду—еду и ничего другого не делаю. Если придется
сражаться, то день этот будет так же хорош для смерти, как и всякий другой.
Ибо живу я не в прошлом и не в будущем, а сейчас, и только настоящая минута
меня интересует. Если бы ты всегда мог оставаться в настоящем, то был бы
счастливейшим из смертных. Ты бы понял тогда, что пустыня не безжизненна,
что на небе светят звезды и что воины сражаются, потому что этого требует их
принадлежность к роду человеческому. Жизнь стала бы тогда вечным и
нескончаемым праздником, ибо в ней не было бы ничего, кроме настоящего
момента.
Спустя двое суток, когда путники укладывались на ночлег, Сантьяго взглянул на
звезду, указывавшую им путь к оазису. Ему показалось, что линия горизонта стала
ниже: в небе над пустыней сияли сотни звезд.
-- Это и есть оазис, -- сказал погонщик.
-- Так почему же мы не идем туда?
-- Потому что нам надо поспать.
Сантьяго открыл глаза, когда солнце начало вставать из-за горизонта. А там, где
ночью сверкали звезды, тянулась вдоль пустыни бесконечная цепь тамариндов.
-- Мы дошли! -- воскликнул англичанин, который тоже только что проснулся.
Сантьяго промолчал. Он научился этому у пустыни, и теперь
ему достаточно было просто смотреть на деревья. До пирамид было
еще далеко. Когда-нибудь и это утро станет для него всего лишь
воспоминанием. Но сейчас он жил настоящей минутой и радовался
ей, как советовал погонщик, и пытался связать ее с
воспоминаниями о прошлом и с мечтами о будущем. Да,
когда-нибудь эти тысячи тамариндов превратятся в воспоминание, но в этот миг
они означали прохладу, воду и безопасность. И так же, как крик верблюда в
ночи мог означать приближение врага, цепочка тамариндов возвещала чудо
избавления.
«Мир говорит на многих языках», -- подумал Сантьяго.
«Когда время летит быстрее, караваны тоже прибавляют шагу», -- подумал
Алхимик, глядя, как входят в оазис сотни людей и животных. Слышались крики
жителей и вновь прибывших, пыль стояла столбом, застилая солнце, прыгали и
визжали дети, рассматривая чужаков. Алхимик понимал, что вожди племени
приблизились к вожатому и завели с ним долгий разговор.
Однако все это его не интересовало. Много людей приходили и уходили, а оазис и
пустыня пребывали вечными и неизменными. Он видел, как ноги царей и
нищих ступали по этому песку, который, хоть и менял все время по воле ветра
свою форму, тоже оставался прежним—таким, каким с детства помнил его Алхимик.
И все-таки ему передавалась радость, возникающая в душе каждого путешественника
при виде того, как на смену синему небу и желтому песку появляются
перед глазами зеленые кроны тамариндов. «Быть может, Бог и сотворил
пустыню для того, чтобы человек улыбался деревьям», -- подумал он.
А потом решил сосредоточиться на вещах более практических. Он знал -- знаки
подсказали ему, -- что с этим караваном прибудет человек, которому следует
передать часть своих тайных знаний. Алхимик, хоть и не был знаком с этим
человеком, был уверен, что опытным взглядом сумеет выделить его из толпы, и
надеялся, что тот будет не хуже, чем его предшественник.
«Непонятно только, почему все, что я знаю, надо прошептать ему на ухо», --
думал Алхимик. Вовсе не потому, что это тайны, ибо Бог щедро являет их всем
своим чадам.
Алхимик находил этому одно объяснение: то, что подлежало передаче, есть плод
Чистой Жизни, которую трудно запечатлеть в словах или рисунках. Потому что
люди имеют склонность, увлекаясь словами и рисунками, забывать в конце
концов Всеобщий Язык.
Новоприбывших немедля привели к местным вождям. Сантьяго глазам своим не
верил: оазис оказался вовсе не колодцем с двумя-тремя пальмами, как
написано в книжках по истории, -- он был гораздо больше иных испанских деревень.
И колодцев там было три сотни, а пальм—пятьдесят тысяч, а между ними стояли
бесчисленные разноцветные шатры.
-- «Тысяча и одна ночь», -- сказал англичанин, которому не терпелось поскорее
встретиться с Алхимиком.
Их тотчас окружили дети, с любопытством глазевшие на лошадей, верблюдов и
людей. Мужчины расспрашивали, случалось ли путникам видеть бои, а женщины
Пирамида