сурбарановского полотна, изображающего ягненка с нимбом, находящегося ныне
в музее Сан-Диего, Но Блейк никогда не создавал ничего даже отдаленно
напоминающего подобную картину. Ему было достаточно говорить и писать о
своих пейзажных видениях, а в своей живописи сосредотачиваться на
"Херувимах".
То, что истинно в отношении отдельного художника, может быть истинно
и в отношении целой школы. Существует множество вещей, которые люди
переживают, но не решаются выразить, Или они могут попытаться выразить
пережитое, но лишь в одном из видов искусства. Однако в других случаях они
будут выражать себя способами, не имеющими прямо узнаваемого родства с
изначальным переживанием. В этой связи д-р А, К. Кумарасвами говорит
кое-что интересное о мистическом искусстве Дальнего Востока - искусстве,
где "денотацию и коннотацию нельзя разделить" и "не чувствуется разницы
между тем, чем вещь является, и что она означает".
Высший пример подобного мистического искусства - вдохновленное
дзэн-буддизмом искусство пейзажной живописи, которое появилось в Китае в
эпоху Сун и получило новое рождение в Японии четыре столетия спустя. В
Индии и на Ближнем Востоке нет мистической пейзажной .живописи, но там
есть ее эквиваленты - "живопись, поэзия и музыка "вишнава" в Индии, в
которых главной темой он становится сексуальная любовь, и суфийская доэзия
и музыка в Персии, посвященные восхвалению состояния опьянения".
"Постель,- как кратко излагает это итальянская пословица,- опера
бедняка". Аналогичным образом, деке - индийская эпоха Сун, а вино -
персидский импрессионизм. Конечно же, суть в том, что переживание
сексуального союза и состояния опьянения разделяет неотъемлемую черту
инаковости любого видения, включая пейзажное.
Если - что касается любого времени,- люди нашли удовлетворение в
определенном роде деятельности, можно предположить, что в периоды, когда
эта удовлетворяющая их деятельность не проявляется, должны существовать
какие-то ее эквиваленты. Например, в Средние века люди как одержимые,
почти как маньяки, занимались словами и символами. Все сущее в природе
немедленно распознавалось в качестве конкретной иллюстрации какого-либо
понятия, сформулированного в одной из книг или легенд, считавшейся в
данное время священной.
И однако в другие периоды истории люди находили глубокое
удовлетворение в распознавании автономной инаковости природы, включая
многие стороны природы человеческой. Переживание этой инаковости
выражалось языком искусства, религии или науки. Каковы были средневековые
эквиваленты живописи Констебля и экологии, наблюдения за птицами и
Элевсинских мистерий, микроскопии, Дионисийских ритуалов и японских хайку?
Подозреваю, что их можно найти в сатурналиях на одном конце шкалы и
мистическом опыте - на Другом. Масленица, Майские праздники и карнавалы -
все они позволяли непосредственно пережить животную инаковость, лежащую в
основании личностной и общественной тождественности. Вселённое созерцание
открывало еще более иную инаковость божественного Не-Я. А где-то посредине
между двумя крайностями находились переживания визионеров и вызывающие
видения формы искусства, посредством которых стремились возвратить и
воссоздать эти переживания - искусство ювелира, мастера витражей,
создателя гобеленов, живописца, поэта и музыканта.
Несмотря на Естественную Историю, которая была не чем иным, как
набором скучных морали-стических символов, вопреки теологии, которая,
вместо рассмотрения слов в качестве знаков вещей, относилась к вещам и
событиям как к знакам библейских или аристотелевских слов, наши предки
оставались психически относительно здоровыми, И они совершали этот подвиг,
периодически убегая из душной темницы самоуверенной рационалистической
философии, антропоморфистской, авторитарной и неэкспериментальной науки и
чересчур четко сформулированной религии в невербальные, отличные от
человеческого, миры, населенные их инстинктами, фантастической фауной
страны антиподов разума и, за пределами всего остального, но однако внутри
него, постоянно пребывающим Духом.
От этого обширного, но необходимого отступления давайте вернемся к
частному случаю, с которого мы начали. Пейзанки, как мы увидели, являются
обычной чертой визионерского переживания, Описания визионерских пейзажей
встречаются в древней народной и религиозной литературе, но пейзажная
живопись появилась лишь сравнительно недавно. К сказанному, используя
объяснения психологических эквивалентов, я добавлю несколько кратких
замечаний о природе пейзажной живописи как вызывающего видения искусства.
Давайте начнем, задав один вопрос. Какие пейзанки - или, более общо,
какие изображения природных объектов - наиболее восхищающи, по своей сути
наиболее сильно вызывают видения? В свете своего собственного опыта и
исходя из того, что я слышал от других людей об их реакции на произведения
искусства, я рискну ответить, При прочих равных условиях (ибо ничто не
возместит недостаток таланта) наиболее восхищающими пейзажами являются,
во-первых, те, что изображают природные объекты, очень отдаленные от
наблюдателя, и, во-вторых, те, что изображают их максимально
приближенными.
Отдаленность придает виду очарование, но то же самое делает и
приближенность. Вызывает восхищение живопись эпохи Сун, изображающая
далекие горы, облака и потоки. Но таковыми же являются крупные планы
тропической листвы в джунглях Дуанье Руссо, Когда я смотрю на пейзажи
эпохи Сун, я вспоминаю (или вспоминает одно из моих Не-я) утесы,
бескрайние равнины, светящиеся небеса и моря страны антиподов разума, И то
исчезновение в тумане и облаках, то внезапное появление некой странной,
усиленно четкой формы, например, выветрившейся скалы или сосны, изогнутой
годами борьбы с ветром - они тоже весьма восхищающи. Ибо они напоминают
мне - сознательно или бессознательно - о неотъемлемой чуждости и
неописуемости Иного Мира.
То же самое происходит с крупными планами, Я смотрю на эти листья с
их архитектурой прожилок, их полосками и крапинками, я вглядываюсь в
глубины зеленых переплетений, и что-то во мне вспоминает те живые узоры,
столь характерные для визионерского мира, те бесконечные рождения и
разрастания геометрических форм, превращающихся в предметы, вещи, которые
вечно преобразуются в другие вещи.
Этот написанный крупный план джунглей есть то, на что - одной из
своих сторон - похож: Иной Мир, и поэтому он восхищает меня, заставляет
меня увидеть своими собственными глазами, как произведение искусства
преображается в нечто совсем иное, находящееся за границами искусства.
Я воскрешаю в памяти - очень живо, хотя это произошло много лет тому
назад - одну беседу с Роджером Фраем. Мы говорили о "Кувшинках" Моне. Они
не имеют права, упрямо настаивал Роджер, быть столь потрясающе
Пирамида