еще она побывала в городе. Она так и не сказала мне, в каком именно. Не
сказала она и своего индейского имени, которого, согласно обычаям ее народа,
нельзя было произносить вслух.
Стоило ей заговорить о прошлом, как ее голос обретал непривычное для
моих ушей звучание. Она начинала гнусавить и часто переходила с испанского
языка на родной, путая место и время событий. Нередко она останавливалась
посреди фразы; лишь несколько часов спустя, а то и на другой день она
возобновляла разговор с того самого места, на котором остановилась, словно
беседа в такой манере была самым обычным делом на свете.
-- Я отведу тебя к моему народу, -- сказала Анхелика как-то после
полудня, взглянув на меня с мимолетной улыбкой. Я почувствовала, что она
готова сказать больше, и подумала, не знает ли она, что отец Кориолано
договорился с мистером Бартом, чтобы тот взял меня с собой в ближайшую
деревню Макиритаре.
Мистер Барт был американским старателем, который больше двадцати лет
провел в венесуэльских джунглях. Он жил ниже по течению с женой-индеанкой и
по вечерам частенько по собственной инициативе захаживал в миссию на ужин.
Хотя желания возвращаться в Штаты у него не было, он с огромным
удовольствием слушал рассказы о них.
-- Я отведу тебя к моему народу, -- повторила Анхелика. -- Туда много
дней пути. Милагрос поведет нас через джунгли.
-- Кто такой Милагрос? -- Индеец, как и я. Он хорошо говорит
по-испански. -- Анхелика с явным ликованием потерла руки. -- Он должен был
быть проводником у твоих друзей, но решил остаться.
Теперь я знаю, почему.
В голосе Анхелики была странная глубина; глаза ее блестели, и снова,
как в день приезда, мне показалось, что она немного не в себе.
-- Он с самого начала знал, что понадобится нам как проводник,--
сказала старуха.
Веки ее опустились, словно у нее не осталось больше сил поднять их.
Внезапно, будто испугавшись что уснет, она широко раскрыла глаза.
-- И неважно, что ты мне сейчас скажешь. Я знаю, что ты пойдешь со
мной.
Эту ночь я лежала в гамаке, не в силах заснуть. По дыханию Анхелики я
знала, что она спит. А я молилась, чтоб она не забыла о своем предложении
взять меня с собой в джунгли. В голове у меня вертелись слова доньи
Мерседес: "К тому времени, как ты вернешься, твои записи тебе уже не
понадобятся". Может, у индейцев я проведу кое-какую полевую работу. При этой
мысли мне стало весело.
Магнитофона я с собой не взяла; не было у меня ни бумаги, ни карандашей
-- только маленький блокнот и шариковая ручка. Я привезла фотоаппарат, но к
нему было лишь три кассеты с пленкой.
Я беспокойно завертелась в гамаке. Нет, у меня не было ни малейшего
намерения отправляться в джунгли со старухой, которую я считала немного
сумасшедшей, и индейцем, которого никогда в жизни не видела. И все же в этом
переходе через джунгли был такой соблазн. Я без труда могла бы устроить себе
небольшой отпуск. Никакие сроки меня не поджимали, никто меня не ждал.
Друзьям я могла бы оставить письмо с объяснением своего внезапного решения.
Да их это и не особенно встревожит. Чем больше я об этом думала, тем
сильнее меня интриговала эта затея. Отец Кориолано, разумеется, снабдит меня
достаточным количеством бумаги и карандашей. И, возможно, донья Мерседес
была права. Старые записи о практике целительства могут оказаться ненужными,
когда -- и если, -- закралась зловещая мысль, -- я вернусь из этого
путешествия.
Я выбралась из гамака и посмотрела на спящую тщедушную старуху. Словно
почувствовав мой взгляд, ее веки затрепетали, губы зашевелились: -- Я не
умру здесь, а умру среди моего народа. Мое тело сожгут, а мой пепел
останется с ними.
Глаза ее медленно раскрылись; они были тусклы, затуманены сном и ничего
не выражали, но в ее голосе я уловила глубокую печаль. Я прикоснулась к ее
впалым щекам. Она улыбнулась мне, но мысли ее были где-то далеко.
Я проснулась, ощутив на себе чей-то взгляд. Анхелика сказала, что
ждала, пока я проснусь. Она жестом пригласила меня взглянуть на лубяной
коробок величиной с дамскую сумочку, стоявший рядом с ней. Она подняла
плотно пригнанную крышку и с большим удовольствием принялась показывать мне
каждый предмет, всякий раз взрываясь бурей радостных и удивленных
восклицаний, словно видела их впервые в жизни. Там было зеркальце, гребешок,
бусы из искусственного жемчуга, несколько пустых баночек из-под крема
"Пондс", губная помада, пара ржавых ножниц, вылинявшая блузка и юбка.
-- А это что, по-твоему, такое? -- спросила она, пряча что-то за
спиной.
Я созналась в своем невежестве, и она рассмеялась: -- Это моя книжка
для письма. -- Она открыла блокнот с пожелтевшими от времени страницами. На
каждой странице виднелись ряды корявых букв. -- Смотри. -- Достав из коробка
карандашный огрызок, она стала выводить печатными буквами свое имя. -- Я
научилась этому в другой миссии. Намного большей, чем эта. Там еще была
школа. Это было много лет назад, но я не забыла, чему там научилась. -- Она
снова и снова писала свое имя на поблекших страницах. -- Тебе нравится? --
Очень. -- Я зачарованно смотрела, как эта старая женщина сидит на корточках,
сильно наклонись вперед и почти касаясь головой лежащего на земляном полу
блокнота. Умудряясь сохранять равновесие в такой позе, она продолжала
старательно выписывать буквы своего имени.
Внезапно закрыв блокнот, она выпрямилась.
-- Я побывала в городе,-- сказала она, глядя куда-то в окно. -- В
городе полно людей и все на одно лицо. Сначала мне это нравилось, но потом я
быстро устала. Слишком за многим надо было уследить. Да еще столько шума.
Говорили не только люди, но и вещи. -- Она помолчала, нахмурившись и изо
всех сил стараясь сосредоточиться; все морщины на ее лице обрисовались
резче. Наконец она сказала: -- Город мне совсем не понравился.
Я спросила, в каком городе она была и в какой миссии выучилась писать
свое имя. Она посмотрела на меня так, словно не расслышала вопросов, и
продолжала свой рассказ. Как и раньше, она начала путать место и время
событий, временами сбиваясь на родной язык. То и дело она смеялась, повторяя
одно и то же: -- Я не отправлюсь на небеса отца Кориолано.
-- Ты всерьез собираешься идти к своему народу? -- спросила я. -- А ты
не думаешь, что двум женщинам опасно отправляться в лес? Ты хоть знаешь
дорогу? -- Конечно, знаю, -- сказала она, резко выходя из состояния,
близкого к трансу. -- Старухе бояться нечего.
-- Но я-то не старуха.
Она погладила меня по волосам.
Пирамида