В уголках ее рта держалась едва заметная улыбка, и мне захотелось
узнать, о чем таком могла задуматься эта старая женщина, что пробудило такую
тоску в ее глазах. Внезапно она уставилась на меня, словно очнувшись от
сна.
-- Смотри, -- сказала она, толкнув меня локтем.
Перед нами стоял мужчина, совершенно нагой, за исключением повязок из
хлопковой пряжи на предплечьях и шнурка поперек талии, петлей охватывавшего
крайнюю плоть и подвязывавшего таким образом пенис к животу.
Его тело сплошь было покрыто коричневато-красными узорами. В одной руке
он держал лук и стрелы, в другой -- мачете.
-- Милагрос? -- наконец выдавила я, когда первый шок миновал. Все-таки
узнала я его с трудом. И не только из-за его наготы; он как бы стал выше
ростом, мускулистее.
Красные зигзагообразные полосы, спускающиеся со лба по щекам, поперек
носа и вокруг рта, заострили черты его лица, напрочь стирая всякую
уязвимость. Помимо чисто физической перемены было что-то еще, чего я не
могла точно определить. Словно избавившись от одежды racionales, он сбросил
какой-то невидимый груз.
Милагрос расхохотался во все горло. Смех, вырывавшийся, казалось, из
самой глубины его существа, сотрясал все тело. Раскатисто разносясь по лесу,
он смешался с тревожными криками испуганно взлетевшей стайки попугаев.
Присев передо мной на корточки, он резко оборвал смех и сказал: -- А ты меня
почти не узнала. -- Он придвинул свое лицо к моему, так что мы коснулись
друг друга носами, и спросил: -- Хочешь, я тебе раскрашу лицо? -- Да, --
сказала я, доставая фотоаппарат из рюкзака. -- Только можно я сначала тебя
сфотографирую? -- Это мой фотоаппарат, -- решительно заявил он, потянувшись
за ним. -- Я думал, что ты оставила его для меня в миссии.
-- Я хотела бы им воспользоваться, пока буду находиться в индейской
деревне.
Я стала учить его, как пользоваться фотоаппаратом, с того, что вставила
кассету с пленкой. Он очень внимательно слушал мои пояснения, кивая головой
всякий раз, когда я спрашивала, все ли он понял. Вдаваясь во все подробности
обращения с этим хитроумным устройством, я надеялась сбить его с толку.
-- А теперь давай я тебя сфотографирую, чтобы ты видел, как надо
держать камеру в руках.
-- Нет, нет. -- Он живо остановил меня, выхватив камеру. Без каких-либо
затруднений он открыл заднюю крышку и вынул пленку, засветив ее. -- Ты же
пообещала, что он мой. Только я один могу делать им снимки.
Лишившись дара речи, я смотрела, как он вешает фотоаппарат себе на
грудь. На его нагом теле камера выглядела настолько нелепо, что меня
разобрал смех. А он принялся карикатурными движениями наводить фокус,
ставить диафрагму, нацеливать объектив куда попало, разговаривая при этом с
воображаемыми объектами съемок, требуя, чтобы те то подошли поближе, то
отодвинулись.
Мне ужасно захотелось дернуть за шнурок на его шее, на котором висели
колчан со стрелами и палочка для добывания огня.
-- Без пленки у тебя никаких снимков не получится, -- сказала я,
отдавая ему третью, последнюю кассету.
--А я не говорил, что хочу делать снимки. -- Он с ликующим видом
засветил и эту пленку, потом очень аккуратно вложил фотоаппарат в кожаный
футляр. -- Индейцы не любят, когда их фотографируют, -- серьезно сказал он,
повернулся к корзине Анхелики и, порывшись в ее содержимом, вытащил
небольшой тыквенный сосуд, обвязанный вместо крышки кусочком шкуры какого-то
животного. -- Это оното,-- сказал он, показывая мне пасту красного цвета. На
вид она была жирной и издавала слабый, не поддающийся определению аромат. --
Это цвет жизни и радости, -- сказал он.
-- А где ты оставил свою одежду? -- поинтересовалась я, пока он
откусывал кусочек лианы длиной с карандаш. -- Ты живешь где-то поблизости?
Занятый разжевыванием одного из кончиков лианы, пока тот не превратился в
подобие кисточки, Милагрос не счел нужным отвечать. Он плюнул на оното и
стал размешивать кисточкой красную пасту, пока та не размякла.
Точной твердой рукой он нарисовал волнистые линии у меня на лбу, по
щекам, подбородку и шее, обвел кругами глаза и разукрасил руки круглыми
точками.
-- Где-то неподалеку есть индейская деревня? --Нет.
-- Ты живешь сам по себе? -- Почему ты задаешь так много вопросов? --
Раздраженное выражение, усиленное резкими чертами его раскрашенного лица,
сопровождалось возмущением в голосе.
Я открыла рот, что-то промямлила, но побоялась сказать, что мне важно
узнать о нем и об Анхелике побольше: чем больше я буду знать, тем мне будет
спокойнее.
-- Меня учили быть любопытной, -- сказала я чуть погодя, чувствуя, что
он не поймет того легкого беспокойства, которое я пыталась сгладить своими
вопросами. Мне казалось, что узнав их ближе, я приобрету в какой-то мере
чувство владения ситуацией.
Пропустив мимо ушей мои последние слова, Милагрос искоса с улыбкой
взглянул на меня, придирчиво изучил раскраску на лице и разразился громким
хохотом. Это был веселый, заразительный смех, смех ребенка.
-- Светловолосая индеанка,-- только и сказал он, утирая слезы с глаз.
Все мои мимолетные опасения улетучились, и я расхохоталась вместе с
ним. Внезапно смолкнув, Милагрос наклонился и прошептал мне на ухо какое-то
непонятное слово. -- Это твое новое имя, -- с серьезным видом сказал он,
прикрыв мне ладонью рот, чтобы я не повторила его вслух.
Повернувшись к Анхелике, он шепнул это имя и ей на ухо.
Покончив с едой, Милагрос знаком велел нам идти дальше. Я быстро
обулась, не обращая внимания на волдыри. То взбираясь на холмы, то спускаясь
в долины, я не различала ничего, кроме зелени, -- бесконечной зелени лиан,
листвы, ветвей и острых колючек, где все часы были часами сумерек. Я уже не
задирала голову, чтобы поймать взглядом небо в просветах между листвой, а
довольствовалась его отражением в лужах и ручьях.
Прав был мистер Барт, когда говорил мне, что джунгли -- это мир,
который невозможно себе представить.
Я все еще не могла поверить, что шагаю сквозь эту бесконечную зелень
неведомо куда. В моем мозгу вспыхивали жуткие рассказы антропологов о
свирепых и воинственных индейцах из диких племен.
Мои родители были знакомы с несколькими немецкими исследователями и
учеными, побывавшими в джунглях Амазонки. Ребенком я завороженно слушала их
истории об охотниках за головами и каннибалах; все они рассказывали разные
случаи, когда им удавалось избежать верной смерти, лишь спасая жизнь
больному индейцу, как правило, вождю племени или его родственнику. Одна
Пирамида