-- спросила я его грубым холодным тоном -- пусть не думает, что
мне нравится быть с ним.
-- Маги называют его модальностью времени, -- ответил он.
-- В наши
1000
дни -- это заботы среднего класса. Я -- представитель
мужской части среднего класса, точно так же, как ты --
представительница его женской части ...
-- Такие классификации не представляют никакой ценности,
-- грубо прервала я, выдергивая у него свою руку. -- Это просто
обобщение.
Я посмотрела на него сердитым подозрительным взглядом.
Что-то потрясающе знакомое было в его словах, но я не могла
вспомнить, где я их раньше слышала и что они для меня значили.
Однако у меня было чувство, что они были жизненно для меня
важными, если бы только я могла вспомнить то, что знаю по этому
поводу.
-- Не приписывай мне этот социологический вздор, -- сказал
он весело. -- Я так же, как и ты, прекрасно это знаю.
Внезапно на меня нахлынула волна полной безысходности, под
ее воздействием я схватила его руку и укусила ее.
-- Я искренне сожалею об этом, -- промямлила я в тот же
момент, еще прежде, чем он оправился от неожиданности. -- Я не
знаю, почему я это сделала. Я с детства никого не кусала.
Я, не сводя с него глаз, отодвинулась на дальний конец
скамейки, готовая к его возмездию. Его не последовало.
-- Ты совершенно примитивна, -- это было все, что он
сказал, изумленно потирая свою руку.
У меня вырвался вздох глубокого облегчения. Его власть
надо мной пошатнулась. И я вспомнила, что у меня еще были с ним
старые счеты. Он сделал меня посмешищем среди моих друзей --
студентов-антропологов.
-- Давай вернемся к нашей изначальной проблеме, -- начала
я, стараясь пробудить в себе гнев. -- Зачем ты рассказывал мне
всю эту белиберду о сыне Эванс-Притчарда? Ты ведь наверняка
понимал, что я поставлю себя в идиотское положение.
Я внимательно следила за ним, поскольку была уверена, что
такая конфронтация после укуса наконец лишит его самообладания
или хотя бы пошатнет его. Я ожидала, что он закричит, утратит
свою дерзость и самоуверенность. Но он оставался невозмутимым.
Он сделал глубокий вдох, и лицо его приняло серьезное
выражение.
-- Я знаю, что выглядит это так, словно люди просто
рассказывают басни ради собственного развлечения, -- начал он
легким небрежным тоном. -- Однако все здесь несколько сложнее.
-- Он тихо засмеялся, затем напомнил мне, что тогда он еще не
знал, что я изучаю антропологию и что я поставлю себя в
неловкое положение. Он на мгновение замолчал, как будто
подыскивая подходящие слова, затем безнадежно пожал плечами и
добавил:
-- Я не могу сейчас объяснить тебе, почему я представил
тебе своего друга как сына Эванс-Притчарда, для этого мне
сначала пришлось бы рассказать тебе много всего о себе и моих
целях. А это сейчас нереально.
-- Почему нет?
-- Потому что чем больше ты будешь обо мне узнавать, тем
больше ты будешь привязываться, -- он задумчиво посмотрел на
меня, и по выражению его глаз я поняла, что он говорит
искренне. -- И я имею в виду не ментальную привязанность. Я
хочу сказать, что ты привяжешься ко мне лично.
От такого вопиющего проявления наглости ко мне вернулась
вся моя уверенность. Я засмеялась своим испытанным
саркастическим смехом и отрезала:
-- Ты совершенно отвратителен. Знаю я ваше отродье. Ты --
типичный пример самодовольного латиноамериканца, с которыми я
воевала всю свою жизнь.
Заметив на его лице удивленное выражение, я добавила своим
самым высокомерным тоном:
-- Как это тебе пришло в голову, что я к тебе привяжусь?
Он не покраснел, как я ожидала. Он хлопнул себя по коленям
и стал неудержимо хохотать, словно ничего смешнее в своей жизни
не слышал. И к моему полнейшему изумлению, стал толкать меня в
бок, как будто я была ребенком.
Опасаясь, что рассмеюсь -- я боялась щекотки, -- я
возмущенно взвизгнула:
-- Как ты смеешь ко мне прикасаться!
Я вскочила, собираясь уйти. Меня трясло. А затем я
поразила себя тем, что снова села.
Видя, что он готов опять начать толкать меня в ребра, я
сжала руки в кулаки и выставила их перед собой:
-- Е
1000
сли ты еще раз меня коснешься, я разобью тебе нос, --
предупредила я его.
Абсолютно не обратив внимания на мои угрозы, он откинулся
на спинку скамейки, запрокинул голову и закрыл глаза. Смеялся
он весело, глубоким фыркающим смехом, от которого вздрагивало
все его тело.
-- Ты типичная немка, которая росла в окружении мулатов,
-- сказал он, повернувшись в мою сторону.
-- Откуда ты знаешь, что я немка? Я никогда тебе этого не
говорила, -- сказала я дрожащим голосом, хотя мне очень
хотелось, чтобы он звучал слегка угрожающе.
-- Я понял, что ты немка, еще в нашу первую встречу, --
сказал он. -- Ты подтвердила это, когда соврала, что ты --
шведка. Только немцы, рожденные в Новом Свете после Второй
Мировой войны, могут так врать. То есть, если они живут в
Соединенных Штатах, разумеется.
И хотя я не собиралась с ним соглашаться, он был прав. Я
всегда ощущала, как в отношении ко мне у людей появлялась
Пирамида