нас двоих совершает над нами действия. Это действует на меня
долгое время. Я к этому уже привык. Но я не могу понять, почему
это действует и на тебя. Не спрашивай меня, что это, -- сказал
он, предвосхищая мой вопрос. -- Я не смогу тебе этого
объяснить.
Я все равно не собиралась его ни о чем спрашивать. Мой ум
перестал работать. У меня было совершенно такое же ощущение,
как если бы я спала, и мне снилось, что я разговариваю.
Через несколько мгновений мое оцепенение прошло. Я
почувствовала себя более живой и подвижной, однако не совсем
так, как обычно.
-- Что со мной происходит? -- спросила я.
-- Тебя фокусирует и на тебя давит нечто, что исходит не
из тебя,-- ответил он. -- Нечто давит на тебя, используя меня
как инструмент. Нечто налагает другие критерии на твои
средне-классовые убеждения.
-- Не разводи опять эти бредни насчет среднего класса, --
слабо огрызнулась я.
Это выглядело скорее просьбой. Я беспомощно улыбнулась,
чувствуя, что утратила всю свою обычную желчь.
-- Это, между прочим, не лично мои мнения или идеи, --
сказал он. -- Я, как и ты, исключительно продукт идеологии
среднего класса. Вообрази мой ужас, когда я лицом к лицу
столкнулся с отличной и более сильной идеологией. Она разорвала
меня на части.
-- Что это за идеология? -- спросила я кротко, мой голос
прозвучал так тихо, что его едва можно было расслышать.
-- Мне открыл эту идеологию один человек, -- ответил он.
-- Или, точнее, через него говорил и действовал на меня дух.
Этот человек -- маг. Я писал о нем. Его имя Хуан Матус. Он тот,
к
1000
то заставил меня посмотреть в лицо моему средне-классовому
складу ума.
Однажды Хуан Матус задал мне важный вопрос: "Что такое,
по-твоему, университет?" Я, разумеется, ответил ему как
ученый-социолог: "Центр высшего образования". Он исправил меня,
заявив, что университет следовало бы называть "Институт
среднего класса", поскольку это -- заведение, которое мы
посещаем, чтобы совершенствовать наши средне-классовые ценности
и качества. Мы, по его словам, посещаем университет, чтобы
стать профессионально образованными. Идеология нашего
социального класса гласит, что мы должны готовиться занять
руководящие должности. Хуан Матус сказал, что мужчины ходят в
институт среднего класса, чтобы стать инженерами, юристами,
врачами и т.п., а женщины -- чтобы обрести подходящего мужа,
кормильца и отца для своих детей. Кто подходящий -- естественно
определяется ценностями среднего класса.
Я хотела возразить ему. Я хотела закричать, что я знаю
людей, которые интересуются отнюдь не только карьерой или
приобретением супруга, я знаю людей, для которых важны идеи и
принципы, которые учатся ради получения знаний. Но я на самом
деле не знала таких людей. Я ощутила ужасное давление на
грудную клетку, и меня сразил приступ сухого кашля. Я стала
ерзать на своем месте, но заставил меня делать это и не дал
возразить ему не кашель и не физический дискомфорт. Виной всему
была уверенность, что он говорит обо мне: я пошла в университет
именно для того, чтобы найти подходящего мужа.
Я снова встала и приготовилась уйти. Я даже уже протянула
ему на прощание руку, но тут ощутила, как что-то сильно
потянуло меня за спину. Усилие было столь значительно, что мне
пришлось сесть, чтобы не упасть. Я знала, что он меня не
касался, -- я все время на него смотрела.
Воспоминания о людях, которых я не вполне помню, о снах,
которые не совсем забыла, толпой ринулись в мое сознание,
образуя сложный узор, в котором мне не удавалось найти свое
место. Неизвестные лица, обрывки фраз, темные изображения
каких-то мест, размытые образы людей моментально отбросили меня
в состояние некоего своеобразного забытия. Я была уже на грани
того, чтобы вспомнить что-то обо всем этом калейдоскопе картин
и звуков. Но информация ускользнула, и меня охватило чувство
легкости и спокойствия -- такого глубокого спокойствия, что оно
напрочь стерло все мои желания отстаивать свои права.
Я вытянула перед собой ноги, так, словно меня ничто в мире
не беспокоило, -- а в этот момент это так и было -- и принялась
говорить. Я не могла вспомнить, чтобы когда-либо так откровенно
о себе рассказывала, и не могла понять, почему я вдруг стала с
ним такой раскованной. Я рассказала ему о Венесуэле, о своих
родителях, о детстве, о своей неприкаянности, о бессмысленной
жизни. Я рассказывала ему о таких вещах, в которых не
признавалась даже себе.
-- С прошлого года я занимаюсь антропологией. И сама не
знаю, зачем, -- сказала я.
Я начала понемногу ощущать себя не в своей тарелке от
собственных признаний. Я беспокойно задвигалась на скамейке, но
не смогла удержаться и добавила:
-- Две вещи, которые больше интересуют меня -- это
испанская и немецкая литература. А быть на факультете
антропологии --. противоречит всему, что я о себе знаю.
-- Эта деталь меня бесконечно заинтриговала, -- заметил
он. -- Я сейчас не могу в это вдаваться, но похоже, что я
оказался здесь, чтобы ты меня нашла, или наоборот.
-- Что это все значит? -- спросила я, и тут же вспыхнула,
сообразив, что я все интерпретирую и рассматриваю сквозь призму
своей принадлежности к женскому полу.
Он, похоже, был полностью в курсе моего внутреннего
состояния. Он ухватил мою руку и прижал к своему сердцу: --Me
gustas, nibelunga! -- воскликнул он аффектированно и чтобы не
осталось сомнений, перевел свои слова на английский: -- Я
страстно влюблен в тебя, Нибелунген. -- Он глянул на меня
Пирамида