больше, чем функция, отрегулированная имперской политикой Царя Всего
Russias; любопытная мумия примитивной Церкви, все еще окрашенной и
золотившей со всеми ее легендами и всеми ее обрядами, которые больше не
понимают ее папы римские; тень живущей церкви, но тот, который настаивал
на том, чтобы останавливаться, когда та церковь шла дальше, и который
является теперь не больше, чем ее вздутым и безголовым силуэтом.
Тогда, Протестанты, те вечные регуляторы анархии, {85}, кто распределил
догму, и пытается всегда пополнить недействительное рассуждениями, как
решето Danaides; эти ткачи религиозной фантазии, все чей новшества
отрицательны, кто сформулировал для их собственного использования
неизвестное призвание лучше известного, тайны, лучше объясненные, более
определенное большое количество, более сдержанная необъятность, больше веры
сомнения, те, у кого есть quintessentialized абсурдное, разделенное
милосердие, и взятые деяния анархии для принципов полностью невозможной
иерархии; те мужчины, которые желают понять спасение одной только верой,
потому что милосердие выходит их, и кто больше не может понять это, даже на
землю, для их притворных причастий больше не являются совсем не
аллегорическим mummeries; они больше не дают льготу; они больше не делают
Бога замеченным и касавшимся; они больше не, одним словом, знаки всемогущей
силы веры, но вынужденных свидетелей вечного бессилия сомнения.
Это, тогда, против веры непосредственно, чтобы Реформация выступила!
Протестанты были правы только в их протесте против невнимательной и
преследующей ревности, которая желала вызвать совесть. Они требовали права
сомневаться, право иметь меньше религии чем другие, или даже не иметь ни
одного вообще; они пролили свою кровь длятой грустной чести; они завоевали
это, они обладают этим; но они не будут портить нас та из жалости их и любви
их. Когда потребность верить снова берет их, когда их сердце восстает против
тирании сфальсифицированной причины, когда они устают пустых абстракций их
произвольной догмы, неопределенного соблюдения их неэффективного
вероисповедания; когда их община без реального присутствия, их церкви без
Божества, и их нравственность без льготы наконец пугают
{86} их; то, когда они будут больны с ностальгией Бога---, будет они не
воскресать как блудный сын, и прибывать, чтобы броситься в ногах преемника
Петра, говоря: "Отец, мы грешили против неба и в вашем виде, и мы не более
достойны быть названными вашими сыновьями, но посчитать нас среди самых
скромных из ваших слуг"?
Мы не будем говорить о критике Voltaire. Тот большой разум был во власти
горячей любви к истине и справедливости, но он испытывал недостаток в той
прямоте сердца, которое дает разведка веры. Voltaire не мог допустить веру,
потому что он не знал, как любить. Дух милосердия не открывал себя той душе,
у которой не было никакой нежности, и он горько критиковал очаг, которого
он не чувствовал теплоту, и светильник которого он не видел свет. Если религия
была такова как, он видел это, он будет правом тысячи времен напасть на это,
и можно было бы быть обязан падать на колени перед героизмом его храбрости.
Voltaire был бы Мессией здравого смысла, печью для сжигания отходов
производства Геркулеса фанатизма.... Но он смеялся слишком много, чтобы
понять Его, кто сказал: "Счастливый они, кто плачет," и у философии смеха
никогда не будет ничего общего с религией слез.
Voltaire пародировал Библию, догму и вероисповедание; и затем он
дразнил и оскорблял ту пародию.
Только те, кто признает религию в пародии Voltaire's, могут обижаться
на это. Voltaireans походят на лягушки в басне, кто прыгает на файл
регистрации, и затем высмеивает королевское величие. Они в свободе взять
файл регистрации для короля, они в свободе сделать еще раз что, римскую
карикатуру которого Tertullian однажды сделал радость, это, который
представлял {87} Бог христиан под числом человека с головкой задницы.
Христиане пожмут своими плечами, когда они будут видеть это мошенничество,
и просят Бога относительно плохого ignorants, кто предполагает, что они
оскорбляют их.
M. граф Joseph de Maistre, после наличия, в одном из его самых
красноречивых парадоксов, представлял палача, поскольку священное существо,
и стационарное воплощение божественной справедливости на землю, предложили,
чтобы поднял старику Ferney статую, выполненную палачом. В этой мысли есть
глубина. Voltaire, в действительности, также был, в мире, существо, в то же
самое время ниспосланное свыше и фатальное, обеспеченное нечувствительностью
для выполнения его ужасных функций. Он был, в домене разведки, палача,
extirminator, вооруженный справедливостью Бога Непосредственно.
Бог послал Voltaire между столетием Bossuet и тем из Наполеона,
чтобы разрушить все, что отделяет те два гения и объединить их в одном
один.
Он был Самсоном духа, всегда готового встряхнуть вертикальные ряды
штабеля храма; но чтобы сделать его оборотом несмотря на себя заводом
религиозного продвижения, провидение заставило его селективно блокировать
сердца.
{88}
СТАТЬЯ V
РЕШЕНИЕ ПОСЛЕДНЕЙ ПРОБЛЕМЫ
ОТДЕЛИТЬ РЕЛИГИЮ ОТ СУЕВЕРИЯ И ФАНАТИЗМА
Скачать книгу [1.06 МБ]
Пирамида