— Значит, вы — колдун? — уточнил Гарри.
— О, да, повелитель! — закивал джинн лысой головой, с которой вновь съехал парик. Он стащил
его с головы, чтобы немного остудить на воздухе пропотевшую под париком лысину, и объяснил. —
Мы, джинны, рабы предметов, в которые нас заточило колдовство великих волшебников, у которых
нам не посчастливилось встать на дороге, все колдуны! Кто-то сильнее, кто-то слабее. У каждого есть
предел, о прекраснейший мой хозяин! Не скажу, что раб твой Джамаледдин может многое, но если твои
желания будут разумны и умеренны, ты не будешь разочарован таким слугой, как Джамаледдин!
Позволь лишь один скромный совет от своего преданного раба, господин: когда будешь желать чего-
либо, формулируй свои мысли аккуратно, чтобы собака Джамаледдин не смог неверно истолковать их
и выполнить совсем не то, что хочет от него повелитель! — невинно захлопал черными глазками
джинн. Гарри сразу подумал, что этот Джамаледдин — тот еще хитрец. — Итак, каково же будет первое
пожелание великого и мудрейшего Малик-бея ибн-Асада? — деловито осведомился джинн, доставая из
кармана внушительную золотую чернильницу. Он заправски извлек из-за уха здоровенное павлинье
перо и вытащил длиннющий пергаментный свиток из рукава, точно фокусник, извлекающий у себя из
кармана бесконечную ленту. Край свитка упал на песок и развернулся на несколько метров. Джинн
отчеркнул пером предыдущую надпись и накорябал что-то арабскими закорючками, а потом на
чистейшем английском написал: «Малик-бей ибн-Асад», поставил арабскую цифру 1 и жадно впился в
Гарри глазами.
Гарри задумался. Какое у него может быть желание? Только одно…
— А вы можете… сделать так, чтобы мои родители, которые умерли много лет назад, снова ожили
и вернулись? — дрожащим голосом спросил Гарри, бросая мимолетный взгляд на кромку моря у самого
горизонта, где были еле видны очертания двух плывущих назад силуэтов.
Джинн пригорюнился. Он присел на корточки и вытер набежавшую слезу краем пергаментного
свитка, размазав на нем чернила.
— Как благороден мой господин! — подвывал он. — Как бескорыстен! Вместо того, чтобы
пожелать себе богатства и славы, безграничной власти и поклонения миллионов подданных, он хочет
вернуть к жизни своего отца и мать! Как мудр мой господин, как благороден и мудр! Нет, —
решительно сказал Джамаледдин, скатывая свиток и пряча перо. — Этого я не могу сделать. Мертвых к
жизни не вернешь, о мой повелитель. Они уходят навсегда, — грустно добавил он и виновато поглядел
на Гарри.
Парень вздохнул. Почему я знал, что это невозможно? Что же тогда можно пожелать? Кроме
этого, у него все есть: друзья, любимая школа, почти настоящая семья… Что же ему не хватает? Нужно
пожелать чего-то, что принесет пользу многим другим, не только ему. Он знал, что, кроме того, первого
заветного желания, у него есть еще одно, но не знал, что ему на это ответит джинн.
— А вы можете… — начал он неуверенно и замолчал. Джинн преданно смотрел ему в глаза,
машинально почесывая волосатую ногу, и ждал, что пожелает Гарри. — Есть один… челове… В общем,
один сильный черный колдун хочет покорить весь мир. Он убил уже многих моих друзей — и моих
родителей, — при этих словах Гарри джинн вновь извлек шелковый платок и трагически высморкался
в него. — Он бессмертен, и его ничего не может одолеть, но, может быть можете…
Гарри запнулся, увидев, как сочувственно джинн качает лысой головой. Неужели, это значит
«нет»?
— Бедный, бедный мой юный повелитель! — драматично всхлипнул Джамаледдин. — Твой
презренный раб был заключен в стекло этого мерзкого сосуда за убийство колдуна! — он в ярости пнул
бутылку, и она покатилась по песку. — Поэтому, на мне лежит зарок — я не могу своими руками
убивать людей! О, как такое ничтожество, как я, может претендовать на то, чтобы служить такому
благородному повелителю, как Малик-бей ибн-Асад! Я не в состоянии выполнить его высочайшие
повеления! О, как я несчастен! — джинн нарочито громко зарыдал, выжимая платок. — Может, какое-
нибудь другое пожелание, господин? — между двумя особенно громкими всхлипами осведомился
джинн.
Две плывущие к берегу фигурки приближались. Гарри вздохнул.
— Я подумаю, можно? Знаешь… Джамаледдин… какое у тебя длинное имя, можно я буду
называть тебя…
— Называй меня рабом, господин! — с воодушевлением предложил джинн, прекращая рыдать. —
Или нечестивым псом, как мой прошлый хозяин звал меня!
Гарри поморщился.
— Что ты скажешь, если я буду звать тебя просто Джим? Твое имя, он красивое, конечно, но
чуточку длинновато для меня.
— Твой презренный раб может отзываться на любое имя, господин мой, — закивал лысиной
новоиспеченный Джим. — Если захочешь снова видеть меня или пожелать что угодно — открой
бутылку, и твой раб немедленно явится на твой зов! — он превратился в смутный клуб дыма и заполз
обратно в бутылку. Пробка подползла к горлышку и снова крепко заткнула его.
Валери Эвергрин вышла из воды, тяжело дыша.
— Ух и здорово поплавали! Гарри, мне издалека показалось, что ты разговаривал здесь с кем-то…
— Да нет, просто мимо проходил один человек и спросил, который час, — почти не соврал Гарри,
потихоньку заталкивая грязную бутылку подальше в пакет со свитером из Хэрродза. — Мисс Эвергрин,
кажется, у меня уже проветрилось в голове, можно мне идти купаться?
Глава 8. Ореховый прутик и Пять Стихий.
— Так что ты хочешь мне показать? — Сьюзен сгорала от любопытства, пока Гарри тащил ее по
лестнице в свою комнату наверх.
— Погоди, сейчас увидишь, честное слово, я и сам в это пока не верю! — Гарри раздувало от
гордости и желания похвастаться своей находкой, пока взрослые пили кофе внизу в гостиной. Эммет
Боунс взволнованно щебетал какие-то известные ему отрывочные сведения о Древних Эльфах, все еще
изумленный, что один из них сидит как раз напротив и вежливо слушает его нервное стрекотание.
Валери радушно подавала на стол пирожные и конфеты, сыр и печенье, периодически отодвигая
Винки, судорожно пытающуюся быть полезной. Из угла комнаты на всю эту кутерьму неодобрительно
взирал еще один гость: Уолли тоже пригласили на обед, но он, несмотря на присутствие Древнего
Эльфа, чувствовавшего себя совершенно свободно, решительно отказывался нарушать традиции семьи
Боунс и садиться за один стол с господами. Он искоса рассматривал Глориана с каким-то трепетным
преклонением шестилетнего ребенка перед большой старинной игрушкой, но упрямо цеплялся, как
называла это Гермиона, «за свои вериги».
Гарри открыл дверь в свою комнату, затащил внутрь Сьюзен и тщательно закрыл дверь. Потом
прошел к письменному столу, отодвинул нижний ящик и вынул из-под горки старых конспектов почти
дочиста отмытую старинную бутылку.
— Что это? — Сью с удивлением рассматривала по ее мнению совершенно бесполезный предмет.
С куда большим удовольствием она оглядела саму комнату: большую и светлую, с внушительного
размера письменным столом и многочисленными книжными полками, наполненность которых
книгами за последний месяц внушала уважение даже самому Гарри. Ее взгляд остановился на большой
картине, изображающей перевязанный тесьмой букет полевых цветов, лежащий на подоконнике, и она
неохотно вновь перевела его на старую зеленую бутыль. — Откуда это у тебя, Гарри?
— Вчера из моря выудил, — Гарри осторожно выглянул за дверь. Убедился, что взрослые все еще
попивают кофе внизу (отец Сью дотошно расспрашивал преподавателя своей дочки об успехах Сьюзен
в Защите от Сил зла). И только тогда осторожно оттеснил Сью в угол и предостерег. — Осторожно,
пробка может выстрелить! Только Сью, ничему не удивляйся и не кричи, а то сбежится народ, знаешь,
какие чуткие у Винки уши!
Сью послушно отошла в уголок и удивленно уставилась на бутылку. Гарри вынул палочку
профессора Эвергрин (он стащил ее, пока она готовила обед на кухне вместе с Винки) и наставил ее на
бутыль:
— Ваддиваси!
Столб дыма, стрельнувший из горлышка, чуть не заставил Сьюзен закричать от ужаса, но она
отчаянно сдержалась, зажав рот руками, и побелевшими глазами следила, как из вонючей туманной
Пирамида