несравненно менее хрупок и смертен; и вот, начав однажды
переделывать себя, разумная раса преодолеет ограничения,
которые на нее наложила ее планетарная колыбель. Дальнейшие
шаги ведут к появлению существа, устроенного, может быть, куда
гармоничнее, гораздо лучше переносящего удары и беды, чем
человек или энцианин, гораздо более всестороннего, разумного,
ловкого, долговечного, а в пределе - даже бессмертного
благодаря периодической замене сработавшихся органов, включая
органы восприятия, существа, которому нипочем любая среда,
любые убийственные для нас условия, которое не боится ни рака,
ни голода, ни увечья, ни старческого увядания, потому что
совсем не стареет; словом, это будет существо,
усовершенствованное до предела благодаря перестройке всего
материала наследственности и всего организма, - с одной
единственной оговоркой: на человека оно будет похоже не больше,
чем цифровая машина или трактор. Парадокс заключается в том,
что нельзя указать, какой именно шаг на этом пути был ошибкой,
ведь каждый из них приближает нас к идеалу эффективности, хотя
идеалом этим оказывается существо уже совершенно
нечеловеческое.
Коль скоро такого момента, такой последней границы нет, к
чему, собственно, этот сизифов труд, растянувшийся на многие
поколения? Если уж мы переделываем не сами себя, а потомство,
не проще ли и не лучше ли сразу усыновить цифровую машину, а то
и целый вычислительный центр? Ведь раскладка процесса
оптимизации на целый ряд поколений - обыкновеннейший камуфляж,
программа видового самоубийства в рассрочку; так чем же
рассроченная самоликвидация лучше немедленной? Лишь тот, кто
согласен усыновить вычислительный центр на ногах (или на
воздушной подушке), может без опасений и без оговорок
приступить к переделке собственного потомства ради создания
совершенных правнуков. То, что кажется нам полным абсурдом,
- усыновление какого-нибудь бронированно-кристаллического
организма, с которым можно толковать о материях земли и неба, -
выглядит уже не столь абсурдно, если переход от естественного
состояния к оптимизированному будет длинной серией небольших
изменений, растянувшейся на многие поколения; но абсурд
становится очевидным, если подвести конечный итог. Разве
автоэволюция - это курс лечения от вредной привычки к своему
человеческому естеству? Не все ли нам равно, в сущности, КАКАЯ
цифровая машина окажется нашим потомством - построенная с
начала до конца инженерами или пропущенная сперва через живую
матку, а потом через какие-нибудь утераторы? [от латинского
uterus - матка] Тот, кто дает согласие на автоэволюцию,
соглашается упразднить собственный вид и передать наследие
цивилизации существам во всех отношениях нам чуждым, ибо мы
несовершенны, смертны, ограничены в мышлении и во времени; так
пусть же сторонники совершенства избавят себя от лишних хлопот,
одним махом усыновив всю мыслящую технологию планеты. Почему,
спрашивается, нас должны заменить отдельные системные единицы,
ведь еще эффективнее был бы планетарный кристаллический мозг,
наш потомок, наследник и продолжатель!
Ксиксокт в полемическом пылу утверждал, что поборники
автоэволюции подобны убийце, который убивает жертву не сразу, а
постепенно, малыми дозами яда, чтобы привыкнуть к зрелищу
агонии. Его иронический лозунг "Генженеры всех стран,
усыновляйте компьютеры!" серьезно дискредитировал эту
грандиозную программу. На каждый выпад генженеров у него был
готов ехидный ответ: "Они хотят сохранить внешнее сходство
усовершенствованных существ с нами! - восклицал он. - Но что
это доказывает? Всего лишь искусность в изготовлении
фальсификатов! Сходство должно успокоить умы: мол,
усовершенствованы только невидимые глазу внутренности, а
внешность не меняется вовсе. В таком случае начините манекены
компьютерами, и дело с концом!"
Генженерия, доказывал он, становится тем абсурднее, чем
МЕНЬШЕ у нее ограничений. Тот, кто овладел лишь искусством
мелкой ретуши, мало чем овладел и ничему не угрожает. За такого
рода улучшениями кроется надежда на лучшую жизнь, которую мы
обеспечим потомству. Генженеры ссылаются на то, что нашими
предками были зеленушкоядные птицы и крупные болотные нелеты,
на которых мы не слишком похожи телом и духом. А раз в этом
прадавнем переходе от низшей, птичьей стадии к высшей, разумной
мы ничего дурного не видим, то надо по аналогии решиться на
следующий шаг!
Аналогия эта ложная, сходство - мнимое, потому что
пернатые предки энциан не стояли перед каким-либо выбором, а мы
стоим. Их привилегией было невежество и бессознательность; и то
и другое мы утратили бесповоротно. Отбрасывая свою смертную
оболочку, мы отбрасываем самих себя; и тут таится еще одна беда
- свобода, достигнутая в проектировании улучшений. Улучшения
возможны многочисленные и самые разные. Поэтому будут
соперничать между собой проекты Homo Novus Entianus [нового
энцианского человека (лат.)], и выбрать придется какой-то один
из них (иначе неминуемо столкновение разных образцов между
собой). Это значит, что мы получим потомство по общему уговору;
но, договорившись, что наши дети должны быть такими-то и
такими-то, мы обманем самих себя - какая разница, прилетят ли
они со звезд, чтобы овладеть Энцией, или вылезут из реторты?
Самоуничтожение можно, разумеется, рассмотреть, как любую
другую возможность, но без иллюзий и вводящего в заблуждение
грима.
Я написал столько об этой философской войне потому, что
она, как утверждают историки, имела ключевое значение для
создания впоследствии этикосферы. Понятие Бога претерпело на
протяжении истории энциан не совсем обычную эволюцию.
Первоначально Бог отождествлялся с природой: она была Им, его
совершенным воплощением, одним из ряда других. Небесные тела
были Его членами, живые существа - высокими и низкими мыслями.
Наивысшими мыслями были разумные существа, то есть сами
Скачать книгу [0.28 МБ]
Пирамида