того пожелал Господь, сотворив мир таким, чтобы в нем МОЖНО
было конструировать одухотворенные машины, тем самым
перестающие быть машинами. А если бы не пожелал, никто ничего
подобного сделать не смог бы. Мне это кажется убедительным, и
для тамошней церкви тут мало приятного; выпутаться из этого
затруднения помогла ей не собственная богостроительная
индустрия, но появление одухотворенных систем некомпьютерного
образца, а именно шустров. За каких-нибудь несколько десятков
лет роботы исчезли; впрочем, это эвфемизм, и за ним скрываются
ужасные события, называемые многими киберноцидом. Энциане сами
пальцем не тронули ни одного ардрита? Тоже мне оправдание. За
них зато взялись шустринные системы; ведь доезжачий тоже не сам
гонит зайцев и не собственными зубами их рвет и когтями. В
лесах и пещерах творились будто бы ужасные вещи, а были,
говорят, энциане, готовые скорее погибнуть вместе со своими
ардритами, нежели выдать их на разборку. Удивительно, до чего
это напоминает мне кое-какие моменты из нашей истории. Случись
нечто такое у нас, пожалуй, нашлись бы охотники выставить
роботов виновниками всяческого зла, новейшим воплощением
лукавого. Мне скажут, тут и говорить не о чем, все это чистая
абстракция; но то, чего пока не было, может еще случиться.
Добрым отношениям между религией и наукой немало способствовал
птерогенезис энциан; не случайно, когда их естествоиспытатели
обнаружили этот факт, шуму было не в пример меньше, чем у нас
после дарвиновских обезьяньих сенсаций. Обезьяноподобный предок
с самого начала стал предметом жгучей обиды: ведь у земных
народов обезьяна с незапамятных времен считалась карикатурой на
человека, и карикатурой отнюдь не дружеской. Обезьянничанье, то
есть передразнивание, - оскорбительное словечко во всех языках.
Мало какое животное так плохо подходит для идеализации, как
обезьяна. Зато птицы в качестве предков не вызывали на Энции ни
малейшего сопротивления, - как в светской, так и в духовной
среде; их жилищем по традиции считалось небо, так что
энцианская церковь учение о птерогенезисе могла считать научным
подтверждением своего собственного учения: праэнциане как бы
сошли с небес на землю. Столь стройный дуэт науки и веры был
лучшим подтверждением истинности их обеих; именно так Господь
давал знать, что предположения энциан в обоих порядках бытия
были одинаково справедливы. В то же время раннее создание
эволюционного учения ускорило развитие естествознания, и потому
энциане дошли до генженерии в конце XX века, когда появились
также первые образцы ардритов. Весьма характерно, что не
теология, но философия первой вступила в защиту
неприкосновенности естественного тела, как я уже говорил,
цитируя Ксиксокта. Злые языки утверждают, что теология
привлекает умы не самого высокого полета, в отличии от
философии, ведь в первой окончательный результат исследования
известен заранее, а во второй выступает как абсолютная, никем
не предустановленная загадка; и отсюда будто бы проистекала
ребяческая беспомощность и даже радостный энтузиазм гилологов
перед лицом программы автоэволюции. Ведь телесное
усовершенствование энциан, казалось бы, прямо вытекало из
основного догмата о мире как материале, который Господь так
обработал и отдал во владение людям, чтобы те воспользовались
им с наибольшей для себя пользой. Поскольку же сами они были
частью этого материала, ничто не указывало на то, что их
самопеределка в погоне за совершенством неугодна Богу. Ксиксокт
и ему подобные, однако, восстановили общественное мнение против
этой слишком уж доверчивой веры.
Что же еще? Наши теологи говорят, что энциане отказались
от вечности, а они нам - что христианство пренебрегло земной
жизнью, сочтя ее залом ожидания или просцениумом того света, о
котором, что бы там ни говорить, ничего не известно с такой
достоверностью, как об этом свете, а ведь создал его, по
единодушному мнению обеих планет, Господь, так что трудно
представить себе веру более странную, нежели вера,
усматривающая в Творении Божьем времянку, подлежащую сносу на
Страшном Суде. Какие претензии, говорят они, какая гордыня под
маской смирения, - вместо того чтобы удовольствоваться
Господним воробьем в руке, домогаться жаворонка в небе, где
будет больше комфорта и вечные трюфеля! Для энцианских теологов
достаточным основанием заботиться лишь об этом свете является
его постижимость для смертного разума. А будь это неугодно
Господу, разум противостоял бы миру, но не смог бы его
познавать и овладевать им со всеми таящимися в нем сокровищами
и потенциями. Что дело обстоит именно так, доказывает
обращенность Творения к существам разумным, хотя обращенность
эта не равнозначна такому переводу стрелки на путях Всевышнего,
чтобы любое общество ехало как по маслу до своего планетарного
рая. Вообще говоря, тамошние теологи проявляют немалую
сдержанность при обмене межцерковными декларациями, но можно
найти и таких, кто заявляет, подобно Ксиксу Ксассу, что на дне
нашей теодицеи покоится не зло "в чистом виде", но зло,
неустранимым образом сросшееся с сексом. Ксасс утверждает, что
человек с незапамятных времен знал или, скорее, смутно
догадывался об этом, но не хотел признаться самому себе и лишь
открещивался от сознания "виноватости без вины" фразой об
"испорченной в колыбели природе человека". Здесь в рассуждениях
Ксасса о земных делах появляется обезьяна. Из демонологической
иконографии известно, сколь далеко заходит сходство дьявола с
обезьяной: у него ведь тоже есть хвост, и шерстью он покрыт,
как крупные антропоиды, и череп у него вполне обезьяний,
скошенный, и зубы тоже, как это можно видеть на картинах
средневековых художников с изображением Страшного Суда; и хотя
они, несомненно, фантазировали, следует спросить, почему они
брали за образец именно обезьяну, а, допустим, не хищных птиц?
Почему птичьими атрибутами наделялись скорее безгрешные
существа, например ангелы? Почему не только руки, но и ноги
изображаемых дьяволов были _ц_е_п_к_и_м_и_? Почему дьяволы
ходят на двух ногах, как высшие обезьяны, а не на четырех, как,
Скачать книгу [0.28 МБ]
Пирамида