правого, это вовсе не показалось ему забавным, ведь он получил, так сказать,
не только за свое, но и в свою часть лица.
-- Вот именно. Значит, какая-то связь вроде бы есть в бедной моей
голове, только скорее эмоциональная, чем рациональная. Эмоции, впрочем, он
тоже испытывает, хотя я ничего об этом не знаю. Допустим, они
бессознательные, но возможно ли это? В конце концов, этот Экклз с его
теорией бессознательных инстинктов плетет чушь. Высмотреть в толпе
миловидную блондинку, маневрировать так, чтобы приблизиться к ней, поначалу
неизвестно зачем, встать за нею и так далее,-- тут ведь целый продуманный
план, а не какие-то там инстинкты. Продуманный, а значит, осознаваемый. Но
КЕМ? КТО тут обдумывает? Кто обладает этим сознанием, если не Я?
-- Ах, знаете,-- сказал все еще заметно возбужденный профессор,-- это
можно, в конце концов, объяснить. Пламя свечи легко различить в темноте, но
не днем, при солнце. Может быть, правый мозг и обладает каким-то сознанием,
но слабеньким, как свеча, незаметным на фоне сознания левого, доминирующего
полушария. Это вполне вероя...
Профессор мгновенно пригнулся и лишь поэтому избежал удара ботинком по
голове. Моя левая нога, опираясь о ножку стула, мало-помалу стянула ботинок
с себя, а потом так резко рванулась вперед, что ботинок пролетел словно пуля
и грохнулся в стену, на волос разминувшись с профессором.
-- Может быть, вы и правы,-- заметил я,-- но обидчив он -- просто ужас.
-- Вероятно, он ощущает какую-то неясную угрозу себе -- под влиянием
нашей беседы или, скорее, того, что он мог в ней неверно понять,--
предположил профессор.
-- Кто знает, не лучше ли было бы обращаться к нему прямо.
-- Моим способом? Об этом я не подумал. Но зачем? Что вы хотите ему
сообщить?
-- Это будет зависеть от его реакции. Ваш случай уникален. Еще ни разу
не подвергали каллотомии человека, совершенно здорового умственно, и притом
с незаурядным умом.
-- Вопрос следует поставить ясно,-- ответил я, успокоительно поглаживая
левую кисть по тыльной стороне, а то она уже начала сгибать и разгибать
пальцы, что показалось мне настораживающим. -- Мои интересы и интересы науки
не совпадают. Не совпадают тем в большей степени, чем в большей степени, как
вы говорите, уникален мой случай. Если вы или неважно кто сумеете найти
общий язык с НИМ (вы понимаете, что я имею в виду), если ЕГО
самостоятельность возрастет, это может мне повредить, и даже весьма.
-- Ах нет, это невозможно,-- произнес профессор решительно, по-моему,
даже слишком решительно. Он снял очки и стал протирать их замшей. В его
глазах не было ничего похожего на выражение беспомощности, столь обычное у
очень близоруких людей. Он взглянул на меня так быстро и проницательно,
словно очки ему только мешали, и тут же опустил глаза.
-- Да ведь всегда и случается именно то, что невозможно, -- сказал я,
старательно подбирая слова. -- История человечества состоит из сплошных
невозможностей. Прогресс науки -- тоже. Один молодой философ объяснил мне,
что положение, в котором я нахожусь, невозможно, ибо противоречит всем
аксиомам философии. Сознание неделимо. Так называемое раздвоение сознания --
это, в сущности, сменяющие друг друга его необычные состояния,
сопровождающиеся нарушениями памяти и ощущения собственного "Я". Это вам не
торт!
-- Как вижу, вы порядочно начитались специальной литературы,-- заметил
профессор, надевая очки. Он что-то добавил, но что -- я не расслышал. Я
хотел сказать, что сознание, согласно философам, нельзя кроить на кусочки
как торт, но запнулся: моя левая рука ткнула пальцем в ладонь правой и
начала подавать знаки. Этого еще с ней не случалось. Макинтайр, заметив,
куда я смотрю, мигом смекнул, в чем дело.
-- Она что-то говорит, да? -- спросил он приглушенным тоном -- так
говорят в присутствии кого-то третьего, чтобы он не расслышал.
-- Да,-- я был удивлен, но все же повторил вслед за рукой.-- Она хочет
кусочек торта.
Восхищение, отразившееся на лице профессора, отрезвило меня. Заверив
жестами руку, что она получит искомое, если будет вести себя хорошо, я
продолжил:
-- С вашей точки зрения, было бы замечательно, если бы она становилась
все более самостоятельной. Я не осуждаю вас, я понимаю: два полностью
развитых субъекта в одном теле -- это сенсация; какое тут огромное поле для
исследований, открытий и так далее. Но меня торжество демократии в моей
голове не устраивает. Я хочу быть все меньше, а не все больше удвоенным.
-- Вотум недоверия, не так ли? Я прекрасно вас понимаю...-- Профессор
благожелательно улыбался.-- Прежде всего, я хочу вас заверить, что все
услышанное мною сегодня я буду держать про себя. Под печатью врачебной
тайны. А кроме того, я и не думал предлагать вам какое-то определенное
лечение. Вы сделаете то, что сочтете нужным. Прошу вас хорошенько подумать
-- разумеется, не здесь и не сразу. Вы долго пробудете в Мельбурне?
-- Пока не знаю. Во всяком случае я, с вашего разрешения, еще позвоню.
Тарантога в зале ожидания, увидев меня, вскочил.
-- Ну что, профессор?.. Как там, Ийон?..
-- Какое-либо решение еще не принято,-- сообщил официальным тоном
Макинтайр.-- Господин Тихий питает некоторые сомнения. Так или иначе, я
всецело, к его услугам.
Будучи человеком слова, по дороге в гостиницу я остановил такси у
кондитерской и купил кусок торта; мне пришлось съесть его тут же, в
машине,-- она этого требовала, хотя мне самому не хотелось сладкого. Но я
Я решил до поры до времени не терзаться вопросом о том, КОМУ в таком случае
хочется сладкого, ведь кроме меня самого никто на этот вопрос ответить не
мог, а сам я ответа тоже не знал.
Мы с Тарантогой жили в соседних номерах; я зашел к нему и в общих
чертах обрисовал визит к Макинтайру. Рука прерывала меня несколько раз,
выражая свое недовольство. Дело в том, что торт был с лакрицей, а я лакрицу
не переношу. Я все же съел его, полагая, что делаю это для нее, но
оказалось, что у меня и у нее -- у меня и у него -- у меня и второго меня --
а впрочем, сам черт не разберет у кого с кем -- вкусы одни и те же. Это
понятно, ведь рука сама есть не могла, а рот, небо и язык у нас общие. Я
чувствовал себя как в дурацком сне, кошмарном и забавном одновременно:
словно я ношу в себе если не грудного младенца, то маленького, капризного,
хитрого ребенка. Я даже вспомнил о гипотезе каких-то психологов, согласно
которой у младенцев единого сознания нет, поскольку проводящие нервные пути
большой спайки мозга у них еще недостаточно развиты.
-- Тут тебе какое-то письмо.-- Эти слова Тарантоги вернули меня к
действительности. Я удивился -- ведь о моем местопребывании не знала ни одна
Скачать книгу [0.20 МБ]
Пирамида