сложна, что никто в одиночку не смог бы ее уместить в голове, будь он сыном
Эйнштейна, фон Ноймана, иллюзиониста, Центрального Совета Массачусетского
технологического института и Рабиндраната Тагора вместе взятых, ну а я не
имел о ней ни малейшего понятия. Я знал только, что воплощусь в тридцать
миллиардов различных частиц, более универсальных, чем клетки живого
организма, и программы, продублированные не помню уже сколько раз, заставят
эти частицы соединиться в разнообразные агрегаты, обращаемые в пыль нажатием
клавиши и в этом рассеянном состоянии невидимые для радаров и всех видов
излучения, кроме гамма-лучей. И если бы я попал в какую-нибудь западню, то
мог бы рассеяться, произвести тактическое отступление и снова сгуститься в
желаемой форме. Того, что я чувствовал, будучи облаком, занимающим более
двух тысяч кубических метров, я не могу передать. Нужно хотя бы раз стать
таким облаком, чтобы понять это. Если бы я потерял зрение или, точнее,
оптические датчики, я мог заменить их почти любыми другими, то же самое -- с
руками, ногами, щупальцами, инструментами. Главное -- не запутаться в
богатстве возможностей. Но тут уж я мог винить в случае неудачи только
самого себя. Таким образом, ученые избавились от ответственности за
аварийность теледубля, свалив ее на меня. Не скажу, чтобы это сильно
улучшило мое самочувствие. Я высадился на обратной стороне Луны, у экватора,
под высоко стоящим солнцем, в самом центре японского сектора, приняв облик
кентавра, то есть существа, обладающего четырьмя нижними конечностями, двумя
руками в верхней части туловища и снабженного дополнительным маскирующим
устройством -- оно окружило меня в виде своеобразного разумного газа.
Название же кентавр получил за неимением лучшего определения, благодаря
отдаленному сходству с известным мифологическим персонажем. Хотя и с этим
теледублем в порошке я также ознакомился на полигоне Лунного Агентства,
все-таки сначала я слазил в грузовой отсек, чтобы проверить его исправность,
и было действительно странно видеть, как куча слабо поблескивающего порошка
при включении соответствующей программы начинала пересыпаться, сцепляться,
пока не складывалась в нужную форму, а после выключения удерживающего поля
(электромагнитного, а может быть, какого-нибудь другого) разлеталась в
мгновение ока, будто кулич из песка. То, что я могу в любой момент
рассеяться на мелкие частицы и соединиться вновь, должно было придать мне
бодрость духа. Однако превращения эти были в общем-то неприятны, я ощущал их
как очень сильное головокружение, сопровождаемое дрожью, но тут уж поделать
ничего было нельзя. Впрочем, ощущение хаоса прекращалось, как только я
переходил в новое воплощение. Вывести из строя такой теледубль мог разве что
термоядерный взрыв, да и то в непосредственной близости. Я спрашивал, какова
вероятность того, что при аварии дубль рассыплется навсегда, но
вразумительного ответа не получил. Я, конечно же, попробовал включить две
программы сразу, так, чтобы по одной превратиться в человекоподобного
молоха, а по другой -- во что-то вроде трехметровой гусеницы с уплощенной
головой и огромными челюстями-клещами, но из этого ничего не вышло, потому
что селектор воплощений действовал по принципу "или-или". На этот раз я
ступил на лунный грунт без сопровождения микропов, ведь я сам был в сущности
множеством микроскопических циклопов (которых техники на своем жаргоне
называли миклопами). За мной тянулась почти неразличимая вуаль
частиц-передатчиков -- как мглисто развевающийся шлейф, видимый только
тогда, когда он сгущался. Передвигался я тоже без всяких проблем. Будучи от
природы любознательным, я поинтересовался, что будет, если на Луне уже
созданы такие же автоматы-протеи, но этого никто не мог мне сказать, хотя на
полигоне пускали друг на друга по два, а то и три экземпляра сразу, чтобы
они перемешались между собой, как тучи, плывущие встречным курсом. Однако
они сохраняли свою идентичность на девяносто процентов. Что такое
девяностопроцентная идентичность, также нелегко объяснить -- это нужно
пережить, чтобы понять. Во всяком случае, очередная разведка поначалу шла
как по маслу. Я шагал, не давая себе труда даже осматриваться по сторонам,
потому что глядел во все стороны сразу, как пчела, которая своими
полукруглыми глазами видит все вокруг при помощи тысяч составляющих их
омматидий; но так как никто из моих читателей не был пчелой, я понимаю, что
это сравнение не может передать моих ощущений.
То, каким образом различные государства запрограммировали свои
компьютерные инкубаторы оружия, было их тайной, но от японцев, известных
своей скрытностью и чрезвычайной хитростью, я ожидал особенно неприятных
сюрпризов. Профессор Хакагава, член нашего коллектива на базе, тоже
наверняка не знал, во что развились праличинки японских вооружений, но
лояльно предостерег меня, чтобы я держал ухо востро и не дал заморочить себя
никакими миражами. Не зная, как отличить миражи от фактов, я рысью
продвигался по однообразной плоской местности. Только на самом горизонте
возвышался пологий вал огромного кратера. Вивич, Хакагава и все остальные
были очень довольны изображением, передаваемым через троянские спутники на
Землю,-- оно было предельно резким. Через час ходьбы я заметил среди
беспорядочно разбросанных, засыпанных песком больших и маленьких камней
какие-то невысокие ростки, поворачивающиеся в мою сторону. Выглядели они как
вялая картофельная ботва. Я спросил, можно ли мне заняться этой ботвой, но
никто не хотел решать за меня, когда же я стал настаивать, то одни сочли,
что не только можно, но и должно, а другие, что лучше не надо. Тогда я
наклонил свое туловище кентавра над кустиком чуть побольше других и
попробовал оторвать один гибкий стебелек. Ничего не произошло, и я поднес
его к глазам. Он стал виться, словно змейка, и туго оплел мое запястье, но
методом проб я убедился, что, если его слегка поглаживать, как бы щекотать
пальцем, он ослабляет захват. Довольно-таки глупо было обращаться с вопросом
к картофельной ботве -- хотя я и знал, что она не имеет ничего общего с
картофелем, но попробовал.
Я не рассчитывал на ответ и не получил его. Тогда я оставил в покое эти
активные побеги, двигавшиеся словно черви, и поскакал дальше. Местность
напоминала плохо возделанные огороды, засаженные какими-то овощами, и
выглядела сельской и мирной, но я в любую минуту ожидал нападения и даже
провоцировал эти псевдоовощи, топча их копытами (именно так выглядели на
этот раз мои сапоги). Наконец я дошел до длинных грядок каких-то мертвых
зарослей. Перед каждой из них торчал большой щит с надписями огромными
буквами: STOP! HALT! СТОЙ! -- и соответствующими выражениями на двадцати
других языках, включая малайский и иврит. Тем не менее я углубился в эту
плантацию. Чуть дальше над самым грунтом роились крохотные бледно-голубые
мушки, которые при моем появлении стали складываться в буквы: DANGER!
ОПАСНОСТЬ! GEFAHR! NIEBIEZPECZENSTWO! DANGER! YOU ARE ENTERING JAPANESE
PINTELOU!* [Опасность! (англ., нем., польск.). Вы вторглись в японский
pintelou! (англ.)]
Я связался с базой, но никто, включая и Хакагаву, не знал, что значит
pintelou, и первая маленькая неприятность приключилась со мной, когда я
Скачать книгу [0.20 МБ]
Пирамида