представления не имел, какой половине это снилось. То, что я узнал из груды
книг, было правдой. Левый мозг, лишенный связи с правым, оскудевает. Даже
если он остается разговорчивым, речь его становится сухой, изобилует
вспомогательным глаголом "быть". Разбирая свои записки, я заметил, что так
происходит и со мной. Но кроме таких мелочей я ничего особенного не узнал из
научной литературы. Там было не счесть гипотез, друг другу совершенно
противоречивших; каждую из них я примерял к себе и, обнаружив, что она не
подходит, злился на этих ученых, которые делали вид, будто лучше меня знают,
что значит быть мною теперешним. Бывали дни, когда я уже готов был плюнуть
на все предосторожности и поехать в Нью-Йорк, в Лунное Агентство. На
следующее утро это казалось мне худшим из всего, что я мог сделать.
Тарантога не подавал о себе вестей, и, хотя я сам попросил его ждать от
меня знака, его молчание тоже начинало меня раздражать. Наконец я решил
взяться за себя по-мужски, так, как это сделал бы прежний, не
располовиненный Ийон Тихий. Я поехал в Дерлин, захудалый городишко в двух
милях от санатория. Говорят, жители хотели назвать его Берлином, но что-то
напутали с первой буквой. Я хотел купить там пишущую машинку,-- чтобы
поставить левую руку под перекрестный огонь вопросов, записывать ее ответы
и, собрав их достаточно много, попробовать составить из них что-либо
осмысленное. В конце концов, думал я, я могу быть правосторонним кретином, и
лишь самолюбие не позволяет мне убедиться в этом. Блэр, Годдек, Шапиро,
Розенкранц, Бомбардино, Клоски и Сереньи утверждали, что немое правое
полушарие -- не что иное, как кладезь неизвестных талантов, интуиций,
предчувствий, невербальной, целостной ориентации и чуть ли даже не гений в
своем роде, источник всех тех чудес, с которыми не может примириться левый
рационализм: телепатии, ясновидения, духовного перемещения в иные измерения
бытия, видений, мистического экстаза и озарения; но Клейс, Цукеркандель,
Пинотти, Вихолд, миссис Мейер, Рабауди, Отичкин, Нуэрле и восемьдесят других
экспертов заявляли -- ничего подобного. Да, конечно, резонатор и организатор
эмоций, ассоциативная система, эхо-пространство мысли, ну и какая-то там
память, но безъязыкая; правый мозг -- это алогическая диковина, эксцентрик,
фантаст, враль, герменевтик, это дух, но в сыром состоянии, это мука, а
также и дрожжи, но хлеб из них может испечь только левый мозг. А третьи были
такого мнения: правый -- это генератор, левый -- селектор, поэтому правый
удален от мира и руководит им, переводит его мысли на людской язык,
выражает, комментирует, дисциплинирует и вообще делает из него человека лишь
левый мозг.
Для поездки в город Хоус предложил мне свою машину. Он не был удивлен
моим намерением и не стал переубеждать меня. На листке бумаги он нарисовал
главную улицу, обозначив крестиком место, где находится универмаг. Он лишь
заметил, что сегодня я уже не успею -- была суббота, и универмаг закрывался
в час дня. Поэтому все воскресенье я бродил по парку, избегая как только мог
Аделаиды. В понедельник я нигде не нашел Хоуса. Пришлось поехать автобусом,
который ходил раз в час. Он был почти пуст. Кроме негра-водителя -- лишь
двое мальчишек с мороженым в руках. Городок напоминал американские поселения
полувековой давности. Одна широкая улица, телеграфные столбы, домики в
садиках, низкие живые изгороди, калитки, у каждой из них по почтовому ящику;
а собственно город пытались изобразить собою несколько каменных домов у
перекрестка дороги с автострадой штата. Там стоял почтальон и разговаривал с
толстым, обливающимся потом мужчиной в цветастой рубашке, собака которого,
здоровенная дворняга в ошейнике, метила мочою фонарь. Я вышел у этого места,
а когда автобус отъехал, оставив за собою облако вонючего дыма, осмотрелся в
поисках универмага. Большой, остекленный, он стоял на противоположной
стороне улицы. Два продавца в рабочих халатах выгружали какие-то коробки со
склада при помощи механического подъемника и укладывали в грузовик. Солнце
палило нещадно. Водитель грузовика сидел у открытой двери кабины и потягивал
пиво из банки, уже не первой, как видно: пустые валялись у него под ногами.
Это был уже совершенно седой негр, хотя на лицо вовсе не старый. Солнечной
стороной улицы шли две женщины; одна, помоложе, катила детскую коляску с
крытым верхом, другая, постарше, заглядывала в нее и что-то говорила.
Несмотря на жару, она была закутана в шерстяную черную шаль, закрывавшую
голову и плечи. Женщины как раз поравнялись с открытой авторемонтной
мастерской. Там поблескивали несколько вымытых машин, шумела вода и шипел
под давлением воздух. Все это я замечал мимоходом, уже сходя с тротуара на
мостовую, чтобы перейти на другую сторону, к универмагу. Я задержался,
потому что большой темно-зеленый "линкольн", стоявший в нескольких десятках
шагов, вдруг двинулся в мою сторону; за его зеленоватым ветровым стеклом
смутно виднелся силуэт водителя. Мне показалось, что лицо у него черное;
негр, должно быть, подумал я и остановился на бровке тротуара, пропуская
его, но он довольно резко затормозил прямо передо мной. Я решил было, что он
хочет о чем-то спросить, как вдруг кто-то сильно схватил меня сзади, зажав
мне рукою рот. Я был так ошарашен, что даже не пробовал сопротивляться.
Кто-то, сидевший на заднем сиденье, открыл дверцу; я начал вырываться, но не
смог даже крикнуть, так меня сдавила рука. Почтальон бросился к нам,
нагнулся и ухватил меня за ноги. Тут что-то застрекотало совсем рядом, и
улица в мгновенье ока изменила свой вид.
Пожилая женщина бросила шаль на тротуар и повернулась к нам. Обеими
руками она сжимала автомат с коротким стволом. Это она стреляла, прямо в лоб
"линкольну", длинной очередью изрешечивая радиатор и шины, так что пыль
взметнулась с асфальта. Седовласый негр уже не пил пиво. Он сидел за
баранкой, а его грузовик одним поворотом загородил дорогу "линкольну".
Кудлатый пес бросился на женщину с автоматом, завертелся на месте и плашмя
упал на асфальт. Почтальон отпустил меня, отскочил, выхватил из своего мешка
что-то черное, круглое и бросил в сторону женщин; загрохотало, повалил белый
дым, молодая женщина упала на колени за коляской, та непонятным образом
раскрылась, и из нее, словно из огромного огнетушителя, вырвался столб
пенистой жидкости, заливая шофера "линкольна", который только что выскочил
на мостовую, и, прежде чем пена залила его, я увидел, что его лицо закрыто
чем-то черным, а в руках -- револьвер. Струя ударила в лимузин с такой
силой, что ветровое стекло лопнуло и задело осколками почтальона. Толстяк,
который все еще держал меня сзади, пятился, прикрывая себя моим телом. Из
гаража вылетели какие-то люди в комбинезонах. Они добежали до нас и оторвали
меня от толстяка. Все это не заняло и пяти секунд. Ближайшая к нам машина из
тех, что стояли в мастерской, задним ходом выехала через открытые ворота,
двое в халатах накинули сеть на шофера "линкольна", стараясь не прикасаться
к нему -- он был с головы до ног в клейкой пене. Толстяк с почтальоном, оба
уже в наручниках, залезали, подгоняемые ударами, в эту машину. Я стоял без
движения, глядя, как человек, открывший только что дверцу "линкольна",
выбирается с поднятыми руками наружу, как послушно идет он к пикапу под
дулом револьвера, а седой негр надевает на него наручники. Никто меня не
Скачать книгу [0.20 МБ]
Пирамида