дальше и дальше, ибо чем полнее человек познает мир, тем необъятнее
горизонты, которые перед ним раскрываются. Вы помните наказ моего учителя?
- Не успокаиваться! - отозвались ребята из темноты не очень стройным,
но мощным хором.
- Передаю его вам. Прощайте. Если мы когда-нибудь встретимся, я смогу
ответить вам еще на многие вопросы, так как это будет уже после нашего
возвращения.
Он вышел из их круга и широким неторопливым шагом направился в сторону
верфи. Мальчики в глубоком молчании следили глазами за его удаляющимся
силуэтом. Еще минута - и он исчез во тьме.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЗАПИСКИ ПИЛОТА
ГАННИБАЛ СМИТ
Меня зовут Роберт Смит, мне двадцать семь лет, и я родился в
Пятигорске. Я сын инженера-архитектора и заведующего аэродромом. Так я
всегда отвечал на вопрос о моих родителях, и ответ мой всегда вызывал
улыбку. Мне приходилось объяснять, что заведующий аэродромом - мой отец, а
архитектор - мать! Мой дед, Ганнибал Смит, приехал в Советский Союз еще в
1948 году, но до конца дней тосковал по Америке, хотя ничего, кроме
плохого, там не видел: он был коммунистом и негром - двойной грех, за
который ему пришлось немало страдать. В Советском Союзе он женился на
русской, и от этого брака родился мой отец. Мы жили неподалеку от
аэродрома в одноэтажном домике на склоне горы, где когда-то находились
малахитовые копи. У дедушки была наверху комната, маленькая, вся увешанная
пучками сухих трав, сетками, капканами и мешочками со всякими семенами.
Чтобы не зябнуть зимой, он сам построил себе большой камин, с которым
связаны мои самые ранние воспоминания. Дедушка умер, когда мне было восемь
лет. Я помню, он был очень высоким, крупным человеком. Когда он появлялся
у нас внизу, комната наполнялась раскатами громового смеха. Он хватал меня
на руки, подбрасывал под потолок и пел русские песни, очень своеобразно
звучавшие в его устах. Он учил меня стрелять из лука, мастерил вместе со
мной воздушных змеев, играл со мной в медвежью охоту и даже похищал из
отцовских ружейных патронов порох для моих фейерверков. Мое детство было
так тесно связано с ним, что еще и сейчас в трудные минуты передо мной
возникает его темное лицо, курчавые молочно-белые волосы и чудесная
улыбка, обнажающая ровные белые зубы. Я очень любил его. Свою глубокую,
постоянную тоску по родине он скрывал от всех, и только я один, маленький
мальчик, иногда слушал его сбивчивые, с трудом излагаемые на русском,
языке рассказы. Дедушка провожал меня в школу, - в первый класс я поступил
еще при его жизни, - и товарищи завидовали, что у меня такой дедушка, а
старшие спрашивали, буду ли я писать стихи: по их мнению, я должен был
стать поэтом, как Пушкин, потому что у меня дедушка - негр. Однако поэзия
никогда не привлекала меня. Я признаю поэзию только в широком смысле этого
слова и считаю, что она простирается далеко за пределы сочинения стихов и
что ее легче найти в воздухе, в горах и в борьбе, чем за столом. Кто
знает, быть может, именно поэтому я и пишу сейчас эти строки в маленькой
каюте "Космократора", удаляющегося от моего дома с каждой секундой на
двадцать пять километров. Но не хочу предупреждать событий. Я пишу о себе
с мыслью о тех, кому придется читать эти строки. Пусть они все узнают обо
мне, чтобы вернее судить, можно мне верить или нет.
Как в тумане, помню я вечера, проведенные у дедушки, и особенно длинные
зимние вечера. Дедушка умел и любил рассказывать сказки, чудесные,
нескончаемые сказки-повести, тянувшиеся, словно нити экзотических бус,
через много вечеров, а я то дрожа, то весь пылая, но всегда с восторгом
слушал его так, как умеют слушать только дети или влюбленные. Мне было уже
шесть лет, когда впервые в его безмятежных рассказах зазвучали для меня
мрачные ноты. Возможно, это случилось и раньше, но тогда я был слишком
мал, чтобы понимать это. В те самые ранние годы дедушка значил для меня
так много, что я никогда не сумел бы даже мысленно поставить его рядом с
кем-либо из окружавших меня людей. Он был неотъемлемой частью моей жизни
так же, как и наше бело-голубое облачное небо и горные леса, в которых я
блуждал по целым дням, как вся окружавшая меня природа. Мне кажется, в
этом и заключалась разгадка моего отношения к нему: другие взрослые
входили в мою жизнь и уходили из нее, а без него я просто не мог
представить себя.
Впервые он заговорил со мною об Америке, когда мне было шесть лет. Этих
рассказов я не любил и даже боялся. Не потому, что они были очень
грустные, - нет, я не был трусом, - а потому, что я не узнавал в эти
минуты дедушку: он становился каким-то чужим. Куда-то исчезала широта его
жестов, с лица слетала улыбка, спина горбилась. Речь его становилась
скупой, медленной; он подбирал слова, стараясь смягчить слишком уж мрачные
места.
Из первого такого рассказа я узнал, что дедушка, выгнанный с фабрики,
ездил зайцем по всем штатам и, чтобы не умереть с голоду, работал
носильщиком. Потом был какой-то судебный процесс, во время которого
дедушку избили так, что у него появилась трещина в позвонке. Она плохо
срослась, и дедушке не оставалось ничего другого, как плести циновки из
соломы. Может быть, я превратно понял эту историю, но так она
запечатлелась у меня в памяти и таким именно являлся мне дедушка в моих
снах: мрачным, угрюмым великаном, сидящим среди огромных скирд золотой
соломы, из которой он должен был сплести невероятное количество циновок, а
не то...
Что должно было означать "не то", я не знаю, но в этом месте сна мне
всегда было очень страшно.
Слышал я и другой рассказ, относившийся к более раннему времени.
Дедушке было тогда около двадцати лет. Он долго нигде не мог найти работу,
но в конце концов ему удалось наняться сторожем на одну химическую
фабрику. Собственно говоря, это была настоящая развалина, но
предприимчивый владелец вырабатывал здесь жидкость, пахнувшую ванилью,
разливал ее в красивые флаконы и продавал по очень высокой пенс как
лекарство от туберкулеза. Владелец фабрики платил своим рабочим ничтожные
деньги, но недостатка в людях все равно не было, ибо работали у него
Скачать книгу [0.25 МБ]
Пирамида