несколько шагов оказалась за углом. Теперь оставалось поймать такси. Оно
остановилось почти сразу.
— Битца, — сказала я. — Конно спортивный комплекс.
— Триста пятьдесят, — ответил шофер. Сегодня у него был удачный день. Я прыгнула
на заднее сиденье, захлопнула дверь, и такси повезло меня прочь от беды, которая
еще пять минут назад казалась неотвратимой.
Мне не в чем было себя упрекнуть, но настроение у меня испортилось. Мало того,
что погиб ни в чем не повинный человек. Я потеряла работу в «Национале» —
соваться туда в обозримом будущем не следовало. Это значило, что мне придется
искать другие виды заработка. Причем прямо с завтрашнего дня — средства были на
исходе, и отданная охраннику сотка уже означала бюджетный дефицит.
Один мой знакомый говорил, что зло в нашей жизни могут победить только деньги.
Это интересное наблюдение, хотя и не безупречное с метафизической точки зрения:
речь надо вести не о победе над злом, а о возможности временно от него
откупиться. Но без денег зло побеждает в течение двух трех дней, это проверенный
факт.
Я могла бы разбогатеть, если бы занималась плутовством. Но добродетельная лиса
должна зарабатывать только проституцией и ни в коем случае не использовать свой
гипнотический дар в других целях — это закон неба, нарушать который не
дозволяется. Конечно, иногда приходится это делать. Я сама только что запорошила
глаза двум охранникам. Но так себя вести можно только тогда, когда в опасности
твоя жизнь и свобода. Лиса не должна даже думать о доверчивых инкассаторах или
обществах с ограниченной ответственностью. А если соблазн становится слишком
силен, надо вдохновлять себя примерами из истории. Жан Жак Руссо мог бы купаться
в деньгах, а чем зарабатывал всю жизнь? Перепиской нот.
Пристроиться в другую гостиницу было непросто, и в обозримом будущем я видела
всего два варианта: панель и интернет. Интернет казался более привлекательным,
все таки он был главным направлением прогресса, и торговать собой на его
оптоволоконных панелях было футуристично и стильно. Как интересно, думала я, все
без конца рассуждают о прогрессе. А в чем он заключается? В том, что древнейшие
профессии обрастают электронным интерфейсом, вот и все. Природы происходящего
прогресс не меняет.
Шофер заметил мое мрачное расположение духа.
— Что, — спросил он, — обидел кто, дочка?
— Угу, — сказала я.
Последний раз меня обидел он сам, когда назначил триста пятьдесят рублей за
дорогу.
— А ты наплюй, — сказал шофер. — Меня за день знаешь сколько раз обижают? Если
бы я все в голову брал, она бы у меня была как воздушный шар с говном. Наплюй,
точно говорю. Завтра уже не вспомнишь. А жизнь знаешь какая длинная.
— Знаю, — сказала я. — А как это сделать — наплевать?
— Просто наплюй, и все. Думай о чем нибудь приятном.
— А где его взять?
Таксист покосился на меня в зеркало.
— У тебя ничего приятного нет в жизни?
— Нет, — сказала я.
— Как так?
— Да вот так.
— Что ж, одно страдание?
— Да. И у вас тоже.
— Ну, — засмеялся таксист, — об этом ты знать не можешь.
— Могу, — сказала я. — Иначе вы бы здесь не сидели.
— Почему?
— Я бы объяснила. Только не знаю, поймете ли вы.
— Ишь ты какая, — фыркнул шофер, — что, думаешь, я глупее тебя? Уж наверно,
пойму, если ты поняла.
— Хорошо. Ясно ли вам, что страдание и есть та материя, из которой создан мир?
— Почему?
— Это можно объяснить только на примере.
— Ну давай на примере.
— Вы знаете историю про барона Мюнхгаузена, который поднял себя за волосы из
болота?
— Знаю, — сказал шофер. — В кино даже видел.
— Реальность этого мира имеет под собой похожие основания. Только надо
представить себе, что Мюнхгаузен висит в полной пустоте, изо всех сил сжимая
себя за яйца, и кричит от невыносимой боли. С одной стороны, его вроде бы жалко.
С другой стороны, пикантность его положения в том, что стоит ему отпустить свои
яйца, и он сразу же исчезнет, ибо по своей природе он есть просто сосуд боли с
седой косичкой, и если исчезнет боль, исчезнет он сам.
— Это тебя в школе так научили? — спросил шофер. — Или дома?
— Нет, — сказала я. — По дороге из школы домой. Мне ехать очень долго, всякого
наслушаешься и насмотришься. Вы пример поняли?
— Понял, понял, — ответил он. — Не дурак. И что же твой Мюнхгаузен, боится
отпустить свои яйца?
— Я же говорю, тогда он исчезнет.
— Так, может, лучше ему исчезнуть? На фиг нужна такая жизнь?
— Верное замечание. Именно поэтому и существует общественный договор.
— Общественный договор? Какой общественный договор?
— Каждый отдельный Мюнхгаузен может решиться отпустить свои яйца, но…
Я вспомнила рачьи глаза сикха и замолчала. Кто то из сестричек говорил — когда
во время неудачного сеанса клиент соскакивает с хвоста, он несколько секунд
видит истину. И эта истина так невыносима для человека, что он первым делом
хочет убить лису, из за которой она ему открылась, а потом — себя самого… А
другие лисы говорят, что человек в эту секунду понимает: физическая жизнь есть
глупая и постыдная ошибка. И первым делом он старается отблагодарить лису,
которая открыла ему глаза. А затем уже исправляет ошибку собственного
существования. Все это чушь, конечно. Но откуда берутся такие слухи, понятно.
— Что «но»? — спросил шофер. Я пришла в себя.
— Но когда шесть миллиардов Мюнхгаузенов крест накрест держат за яйца друг
друга, миру ничего не угрожает.
— Почему?
— Да очень просто. Сам себя Мюнхгаузен может и отпустить, как вы правильно
заметили. Но чем больней ему сделает кто то другой, тем больнее он сделает тем
двум, кого держит сам. И так шесть миллиардов раз. Понимаете?
— Тьфу ты, — сплюнул он, — такое только баба придумать может.
— И снова с вами не соглашусь, — сказала я. — Это предельно мужская картина
мироздания. Я бы даже сказала, шовинистическая. Женщине просто нет в ней места.
— Почему?
— Потому что у женщины нет яиц. Дальше мы ехали молча.
Бывает такое, чего скрывать — загрузишь человека, и легче становится на душе.
Пирамида