Туннель постоянно разветвлялся в стороны, и Михалыч выбирал, куда ему свернуть.
Это было похоже на бобслей — Михалыч управлял своим воображаемым полетом
легкими, незаметными глазу поворотами ступней и ладоней, даже не поворотами, а
просто микроскопическими напряжениями соответствующих мышц.
Я поняла, что эти оранжевые туннели были не только пространственными
образованиями, они одновременно были информацией и волей. Весь мир превратился в
огромную самовыполняющуюся программу вроде компьютерной, но такую, где hardware
и software нельзя было разделить. Сам Михалыч тоже был элементом этой программы,
но обладал свободой перемещения относительно других ее блоков. И его внимание
двигалось по программе к самому ее началу, к люку, за которым пряталось что то
страшное. Влетев в последний оранжевый туннель, Михалыч приблизился к этому люку
и решительно распахнул его. И то страшное, что было за ним, вырвалось на свободу
и понеслось вверх — к свету дня, в комнату.
Я поглядела на Михалыча. Он оживал — но странно, нехорошо. Углы его рта
подрагивали — на них выступили пятнышки не то слюны, не то пены, а из горла
слышался звук, похожий на рычание. Рычание становилось все громче, затем тело
Михалыча дернулось, выгнулось, и я почувствовала, что непонятная жуткая сила со
дна его души через секунду вырвется на свободу. У меня не было времени на
колебания — я схватила бутылку шампанского и с размаху ударила его по голове.
Внешне ничего особенного не произошло — Михалыч снова обмяк в кресле, а бутылка
даже не разбилась. Но вот в его внутреннем измерении, с которым у меня до сих
пор оставался контакт, случилось нечто удивительное. Сгусток злой силы, который
рвался из его глубин наружу, потерял управление и врезался в сложную комбинацию
мысле форм, заполнявшую очередной туннель. Замелькали пульсирующие звезды и
уходящие к горизонту полосы огня, похожие на разметку бесконечной взлетной
полосы. Это было ослепительно красиво и напоминало виденную мной в шестидесятые
годы хронику катастрофы скоростного катера тримарана: катер оторвался от воды,
сделал медленно задумчивую мертвую петлю и расшибся о поверхность озера в мелкие
дребезги. Здесь произошло почти то же самое, только вместо катера в мелкие
дребезги расшиблось озеро: призрачные конструкции, заполнявшие оранжевый
туннель, распались на части и с мелодичным звоном разлетелись в стороны,
затухая, сворачиваясь и исчезая. А затем и вся вселенная оранжевых туннелей
погасла и пропала из виду, словно отключили освещавшее ее электричество. Остался
только обмякший мужик в кресле и мелодичный звук, который повторялся и
повторялся до тех пор, пока я не поняла, что это телефон. Я взяла трубку.
— Михалыч? — спросил мужской голос.
— Михалыч не может подойти, — сказала я. — Он очень занят.
— Кто это?
Короткого и простого ответа на этот вопрос у меня не нашлось. Через несколько
секунд тишины на том конце линии повесили трубку.
*
Надо было додуматься — переименовать КГБ. Такой брэнд пропал! KGB во всем мире
знали. А теперь не всякий иностранец и поймет, что это такое — «FSB». Одна
американская лесбиянка, которая снимала меня на уик энд, все время путала «FSB»
с «FSD». «FSD» — это «female sexual dysfunction», болезнь, которую придумали
фармацевтические компании, чтобы запустить в производство женский аналог виагры.
Секс дисфункция у женщин, конечно, блеф: в женской сексуальности важны не
столько физические аспекты, сколько контекст — свечи, шампанское, слова. А если
уж совсем честно, важнейшим условием современного женского оргазма является
высокий уровень материальной обеспеченности. Но это пилюлей не решишь — it's the
economy, stupid . Впрочем, я отвлеклась.
Хоть название у КГБ поменялось, кадры остались прежними, суровыми и закаленными.
Нормальный человек от такого удара бутылкой по голове надолго отбросил бы
коньки. А Михалыч довольно быстро стал приходить в себя. Возможно, дело было в
том, что он получил удар в измененном состоянии сознания — при этом
трансформируются физические свойства организма, как может подтвердить любой
алкоголик.
Я поняла, что он в сознании, когда попыталась вытащить ключ от двери у него из
штанов. Склонившись над ним, я увидела, что он смотрит на меня из под
приоткрытых век. Я сразу отскочила. Меня напугало происходившее с ним после
укола — такого я раньше не видела, и рисковать мне не хотелось.
— Телефон, — прошептал Михалыч.
— Что телефон?
— Кто… Кто…
— Кто звонил? — догадалась я. — Не знаю. Какой то мужчина.
Он застонал. Удивительно. Нормального человека после такого удара по голове
волновали бы вечные вопросы. А этот думал о телефонных звонках. Как писал
Маяковский, «гвозди бы делать из этих людей, всем бы в России жилось веселей»
(это он потом исправил на «крепче бы не было в мире гвоздей», а в черновике было
именно так, сама видела).
— Дайте ключ, — сказала я, — мне идти надо.
— Подожди ты, — выдохнул Михалыч, — разговор.
— Я с торчками не разговариваю.
— Не рассуждай…
Он говорил с усилием, делая большие паузы — будто каждое предложение было
высокой горой, с которой он несколько раз срывался за время штурма.
— Ну да, — сказала я обиженным тоном. — Не рассуждай. Люське вон тоже говорили —
не рассуждай. А как клиент у нее на ветке сакуры помер, попала под следствие.
Адвокат говорит — перитонит, несчастный случай. А следователь клеит прорыв
прямой кишки, непредумышленное убийство. И надо еще три штуки занести, тогда
будет непредумышленное, а можно вообще налететь по полной… Давайте ключ, а то
еще раз получите. И плевать, что вы из ФСБ. Мне ничего не будет, самозащита.
С этими словами я снова взялась за бутылку.
Он издал жутковатый звук — словно глубоко в омуте засмеялся водяной. Потом
попытался что то сказать, но получилось только:
— Сиди… Си…
— Слушайте, я последний раз по хорошему прошу, — повторила я, — отдайте ключ!
— Сука, — сказал он неожиданно отчетливо. Все таки эти офицеры такие хамы. Не
могут
культурно поговорить с девушкой. Я занесла бутылку для удара, и тут дверь за
моей спиной открылась.
На пороге стоял высокий молодой человек в темном плаще с поднятым воротом. Он
был небрит, хмур и очень хорош собой — это я отметила без всякой личной
вовлеченности, холодным взглядом художницы.
Немного портила его только надменно гневная складка у губ. Она, однако, не
вызывала к нему неприязни, а как бы устанавливала дистанцию. Впрочем, и со
складкой он выглядел весьма и весьма привлекательно. Пожалуй, он чуть чуть
походил на молодого государя Александра Павловича — тот, помнится, тоже глядел
Пирамида