И Лэнгдон решил не затрагивать эту тему. Они спустились еще глубже и оказались в
подземном вестибюле. В царившем там полумраке трудно было оценить истинные его
размеры. Построенное на глубине пятидесяти семи футов под землей, это новое
помещение Лувра занимало площадь в 70 000 квадратных футов и напоминало
бесконечный грот. Отделка была из мрамора теплых охряных тонов, в тон желтовато
золотистому цвету наземного фасада здания, и днем здесь было светло и людно.
Сейчас же атмосфера тут царила, мягко говоря, совсем не праздничная, полумрак и
пустота создавали ощущение, что ты находишься в холодном склепе.
– А где же сотрудники музея? – спросил Лэнгдон.
– En quarantaine , – ответил Фаш таким тоном, точно Лэнгдон ставил под сомнение
дееспособность его команды. – Очевидно, сегодня в здание проник посторонний. И
все ночные сторожа Лувра находятся сейчас в другом крыле, где их допрашивают.
Лэнгдон кивнул и прибавил шагу, стараясь не отставать от Фаша.
– Как хорошо вы знакомы с Жаком Соньером? – спросил капитан.
– Вообще не знаком. Мы с ним ни разу не встречались. Фаш удивился:
– Но вы же должны были вечером встретиться?
– Да. Договорились о встрече сразу после лекции в Американском университете. Я
ждал, но он так и не появился.
Фаш что то записал в блокнот. Они двинулись дальше, и Лэнгдон мельком заметил
менее известную пирамиду Лувра, так называемую перевернутую. Они свисала с
потолка и напоминала сталактит в пещере. Фаш жестом пригласил Лэнгдона подняться
на несколько ступенек, которые вели к входу в изогнутый аркой туннель. Над
входом висела вывеска с надписью «DENON». Это название носило самое знаменитое
своими экспонатами крыло Лувра.
– А кто предложил вечернюю встречу? – резко спросил Фаш. – Вы или он?
Вопрос показался странным.
– Вообще то мистер Соньер, – ответил Лэнгдон, входя в туннель. – Его секретарша
связалась со мной по электронной почте несколько недель назад. Писала, что
куратор узнал о моем предстоящем выступлении в Париже и хотел бы воспользоваться
этим, чтобы обсудить кое какие вопросы.
– Какие именно?
– Не знаю. Связанные с искусством, полагаю. Ведь интересы у нас были примерно
одинаковые.
Фаш смотрел скептически.
– Так вы действительно понятия не имеете о предмете этой встречи?
Лэнгдон не имел. Нет, в тот момент ему стало любопытно, что могло понадобиться
от него Соньеру. Ведь выдающийся знаток изобразительного искусства прославился
своей скрытностью и замкнутостью, чрезвычайно редко посещал лекции и прочие
общественные мероприятия. И Лэнгдон просто обрадовался возможности пообщаться с
этим незаурядным человеком.
– Но, мистер Лэнгдон, у вас есть хотя бы догадка о том, что наша жертва хотела
обсудить с вами, причем в тот самый вечер, когда произошло убийство? Это очень
помогло бы в расследовании.
Лэнгдон уловил двусмысленность вопроса и сразу занервничал.
– Я действительно понятия не имею. Не спрашивал. И был просто польщен, что такой
человек захотел со мной встретиться. Я, видите ли, большой поклонник трудов
Соньера. Часто цитирую его высказывания на занятиях.
Фаш снова сделал запись в блокноте.
Теперь они находились на полпути к входу в нужное им крыло, и Лэнгдон видел
впереди два эскалатора, оба простаивали без движения.
– Так у вас с ним были общие интересы? – осведомился Фаш.
– Да. Весь прошлый год я был занят тем, что делал наброски книги, связанной с
основными областями научных изысканий месье Соньера. И очень рассчитывал на его
мозги.
Фаш поднял голову.
– Простите?
Очевидно, идиома не поддавалась переводу.
– Я хотел узнать, каковы его соображения по этому поводу.
– Понимаю. Ну а повод?
Лэнгдон замялся, не зная, как лучше объяснить.
– В основе своей труд посвящен иконографии поклонения богине, концепции святости
женского начала. А также художественным изображениям и символам, связанным с
этим.
Фаш пригладил волосы мясистой ладонью.
– А Соньер знал в этом толк, да?
– Как никто другой.
– Понимаю.
Но Лэнгдон чувствовал, что капитан ни черта не понял. Жак Соньер считался первым
в мире знатоком в области иконографии богинь. Он не только питал личное
пристрастие к реликвиям, связанным с культами богини плодородия, Уитаки , и
священным женским началом. За двадцать лет работы куратором Соньер помог
приумножить сокровища Лувра и создал величайшую в мире коллекцию произведений
искусства, связанных с изображениями богинь: от украшений из самых древних
греческих усыпальниц в Дельфах до золотых скипетров; от сотен древнеегипетских
крестиков, напоминающих фигурки крошечных стоящих ангелов, до погремушек, с
помощью которых в Древнем Египте отгоняли злых духов. И наконец, он собрал
поразительную коллекцию статуй, отображающих, как богиня Исида вынянчивала
своего сына Гора .
– Возможно, Соньер знал о вашей рукописи? – предположил Фаш. – И назначил
встречу, чтоб помочь вам в работе над книгой?
Лэнгдон отрицательно покачал головой:
– О моей рукописи никто не знал. Да и вообще она существует только в набросках.
Еще имеется приблизительный план, который я никому не показывал, кроме своего
редактора.
Фаш промолчал.
Лэнгдон не стал говорить, по какой причине до сих пор никому не показывал
рукопись. «Наброски» на триста с лишним страниц под условным названием «Символы
утерянной священной женственности» представляли собой весьма неординарную
интерпретацию уже устоявшейся религиозной иконографии и были довольно спорными.
Лэнгдон приблизился к эскалаторам двойняшкам и вдруг остановился, поняв, что
Фаша нет рядом. Обернувшись, он увидел его в нескольких ярдах от служебного
лифта.
– Поедем на лифте, – сказал Фаш, как только двери отворились. – Надеюсь, вы уже
поняли, что пешком до галереи еще шагать и шагать.
Но Лэнгдон, знавший, что нужное им крыло находится двумя этажами выше, не
двинулся с места.
– Что то не так? – нетерпеливо спросил Фаш, придерживая дверь.
Лэнгдон глубоко втянул воздух, с тоской взглянув на эскалатор. В этом нет ничего
страшного, попытался он убедить себя и решительно шагнул к лифту. В детстве,
совсем еще мальчишкой, Лэнгдон провалился в заброшенную шахту колодец и чуть не
Пирамида