Эпилог
Когда пришла осень, я был уже на юге, улетел туда с теплыми ветрами.
Подходящих полей там мало, но толпы с каждым днем становились все
больше. Желающих прокатиться на биплане и раньше хватало, а в эти дни
люди все чаще оставались поговорить со мной, посидеть у костра.
Время от времени кто-нибудь, кто не был так уж сильно болен, вдруг
заявлял, что от нашего разговора ему становилось лучше, и на следующий
день люди начинали странно на меня посматривать и из любопытства
придвигались поближе. Не раз я улетал на рассвете.
Никаких чудес не случалось, хотя мой "Флит" стал летать лучше, чем
прежде, и расходовать меньше бензина. Масло больше не подтекало, а
мошкара уже не разбивалась о пропеллер и лобовое стекло. Несомненно,
это от того, что похолодало, или эти крошки поумнели и заранее улетали с
моей дороги. Однако одна река времени для меня остановилась в тот
летний полдень, когда застрелили Шимоду. Подобного конца этой истории
я не понимал и не мог в него поверить; это засело у меня в голове, и я
тысячу раз пережил все заново, надеясь, что исход может каким-то образом
измениться. Но он не менялся. Чему я должен был научиться в тот день?
Однажды поздно вечером, в конце октября, когда я, испугавшись толпы,
улетел из какого-то городка в штате Миссисипи, мне на глаза попалась
крошечная пустая площадка, которой едва хватило, чтобы посадить
"Флит"...
Еще раз перед тем, как заснуть, я принялся заново вспоминать ту
последнюю секунду нашей встречи - почему он умер? Для этого не было
причин. Если то, что он говорил, правда... Теперь уж не с кем было
поговорить, как бывало прежде, не у кого учиться, не на кого напасть и
завязать словесную дуэль, не об кого оттачивать мой новый светлый ум.
Самому с собой? Можно, но с Шимодой это было в два раза интересней, он
учил меня, постоянно выбивая из равновесия приемами духовного каратэ.
Думая об этом, я уснул и увидел сон.
Он стоял на коленях, спиной ко мне, зашивая дыру в боку "Трэвэл Эйр",
там, куда пришелся заряд дроби. На зеленой траве у его колена лежал
рулон специальной авиаткани марки "А", стояла банка с авиалаком.
Я знал, что сплю, но я также знал, что все это происходит на самом деле.
- Дон!
Он медленно встал и повернулся ко мне, улыбнувшись при виде моего
лица, на котором смешались печаль и радость.
- Здорово, приятель, - сказал он.
Слезы застилали мне глаза. Смерти нет, смерти вообще нет, и передо мной
стоял мой друг.
- Дональд!.. Ты жив! Чем ты тут занимаешься? - Я подбежал и обнял его,
он был настоящим. Я чувствовал под пальцами кожу его летной куртки,
слышал, как от моих объятий трещат его кости.
- Здорово, - повторил он. - Надеюсь, ты не возражаешь, если я залатаю эту
дырку.
Я был так рад его видеть, что ничего невозможного для меня просто не
было.
- При помощи заплатки и лака? - удивился я. - Ты собираешься пришить
заплатку?.. Надо делать иначе, ты должен увидеть это место совершенно
целым, представить, что все уже сделано... - Говоря это, я заслонил
ладонью кровавую дыру с рваными краями, а когда убрал руку - дыра
исчезла. Перед нами стоял самолет, сверкавший на солнце как зеркало, без
единого шва на ткани фюзеляжа.
-Так вот как ты это делаешь! - сказал он, в его темных глазах светилась
гордость от того, что его не слишком уж блестящий ученик наконец-то
научился творить реальность силой воображения. Сам же я своим
способностям не удивился; во сне именно так и надо было поступить.
У крыла его самолета горел костер, над которым висела сковородка.
- Ты что-то готовишь, Дон! Слушай, я никогда не видел, чтобы ты готовил.
Что там у тебя на завтрак?
- Оладья, - ответил он сдержанно. - Я напоследок решил показать тебе, как
их надо жарить.
Он разрезал оладью пополам своим перочинным ножом и вручил один
кусок мне. Когда я пишу эти строки, я все еще живо ощущаю ее вкус...
словно опилки смешали со старым клейстером и разогрели в машинном
масле...
- Ну как тебе? - поинтересовался он.
- Дон...
- Это страшная месть привидения, - засмеялся он. - Я ее сделал из гипса. -
Он положил свой кусок на сковородку. - Это чтобы напомнить тебе: если
ты когда-нибудь захочешь пробудить в человеке тягу к знаниям, делай это
при помощи твоего понимания мира, а не при помощи твоих оладий,
договорились?
- Нет! Дон, любишь меня, так полюби и мои оладьи! Это же хлеб
насущный!
- Прекрасно. Но я тебе гарантирую, что если ты осмелишься кого-нибудь
накормить твоим хлебом насущным, то первый же такой ужин станет
тайной вечерей, со всеми вытекающими последствиями.
Мы посмеялись, потом помолчали, я взглянул на него.
- Дон, с тобой все в порядке, да?
- А ты, что же, думал, что я умер? Как не стыдно, Ричард.
- И это не сон? Я не забуду, что вижу тебя сейчас?
- Нет. Это сон. Это другое пространство-время, а любое другое
пространство-время - это сон для здравомыслящего землянина, каковым
тебе остается пребывать еще некоторое время. Но этой встречи ты не
забудешь, и это изменит твой образ мыслей и твою жизнь.
- А мы еще встретимся? Ты вернешься?
- Не думаю. Я хочу выйти за пределы пространства и времени. По правде
говоря, я уже вышел. Но между нами, между тобой и мной, и другими из
нашей семьи остается связь: если ты столкнешься с серьезной проблемой -
засни, думая о ней, и, если хочешь, мы встретимся здесь, у моего самолета,
и обсудим ее.
- Дон...
- Что?
- Но к чему был этот дробовик? Почему это случилось? По-моему, в том,
что тебе прострелили сердце из дробовика, не было ни славы, ни
проявления могущества.
Он сел на траву у крыла.
- Поскольку я не был всемирно известным Мессией, мне не надо было
ничего и никому доказывать. А поскольку необходима тренировка в том,
Пирамида