Я не знал, каким образом все это касалось меня, и приказал себе никогда не
допускать, чтобы какая бы то ни было книжка изменила мне собственные
мысли. Я поворочался под одеялом, а затем уснул сразу, как гаснет
выключенная лампа, сладко и без снов, под небом, расцвеченным тысячами
звезд, которые были иллюзиями. Что ж, возможно, но иллюзиями
прекрасными, это уж точно.
Когда я проснулся, только-только начинало светать, небо было озарено
розовым светом, кругом лежали золотые тени. Я проснулся не от света, а
оттого, что моей головы что-то касалось, очень и очень нежно. Я подумал,
что это соломинка; в следующий раз я решил, что это букашка, хлопнул со
всего размаху и чуть не сломал руку... - гаечный ключ "на 16" несколько
тяжеловат, чтобы хлопать по нему со всего размаху, тут-то сон спал с меня
окончательно. Ключ отлетел к элерону, на секунду зарылся в траву, но
затем величественно выплыл и снова повис в воздухе. Потом, по мере того,
как я приходил в себя, не сводя с него глаз, он мягко опускался все ниже и
ниже, упал на землю и замер. К тому моменту, когда я поднял его, он уже
был тем самым старым знакомым и любимым гаечным ключом, таким же
тяжелым и готовым заняться отвинчиванием всех этих болтов и гаек.
- Черт побери!
Я никогда не говорю "черт побери" или "проклятье" - это осталось у меня с
детства. Но я был совершенно ошеломлен, и больше сказать было просто
нечего. Что происходило с ключом? Дональд Шимода был где-то там, за
горизонтом, километрах, по крайней мере, в ста. Я повертел ключ в руках,
внимательно осмотрел его, чувствуя себя обезьяной, которая тупо пялится
на колесо, вертящееся у нее перед глазами. Этому должно быть какое-то
простое объяснение.
Наконец мне все это надоело, и я сдался. Бросив ключ в сумку с
инструментом, я развел костер и достал сковородку. Спешить было некуда.
Я мог оставаться там целый день, если бы захотел. Оладья в сковороде уже
поднялась, вот-вот пора было ее переворачивать, и тут я услышал звук,
доносящийся с западной части неба. Этот звук никак не мог принадлежать
самолету Шимоды, никто не смог бы найти меня в этом поле, одном из
миллионов полей Среднего Запада, но я знал, что это был он, и начал
насвистывать, следя за оладьей и небом одновременно, стараясь
придумать, что бы сказать небрежно этакого, когда он приземлится.
Конечно же, это был "Трэвэл Эйр". Он низко пролетел над моим "Флитом",
заломил лихой поворот, нырнул к земле и приземлился с положенной для
нормальных самолетов скоростью. Он подкатился поближе и выключил
двигатель. Я не сказал ни слова. Помахал ему рукой, но молча. И
продолжал насвистывать.
Он вылез из кабины и подошел к костру.
- Привет, Ричард.
- Ты опаздываешь, - сказал я. - Оладья уже почти сгорела.
- Прости, пожалуйста.
Я вручил ему стаканчик воды из ручья и жестяную тарелочку с половинкой
оладьи и куском маргарина.
- Ну как там все закончилось? - спросил я.
- Все отлично, - сказал он с мимолетной улыбкой. - Едва унес ноги.
- Я уж начал в этом сомневаться.
Некоторое время он молча жевал оладью.
- Ты знаешь, - сказал он наконец, обдумывая поглощаемое, - это просто
отрава.
- А никто и не говорит, что ты обязан есть мои оладьи, - сказал я сердито. -
Почему это все так ненавидят мои оладьи? Никто не любит мои оладьи!
Почему это так, Небесный Учитель?
- Дело в том, - сказал он, усмехнувшись, - и я сейчас говорю от имени Бога,
что ты веришь в то, что они хороши, и поэтому на твой вкус они хороши.
Попробуй свою оладью без глубокой веры в то, что ты веришь, и ты
почувствуешь, что это нечто... вроде пожарища... после наводнения... на
мельнице, тебе так не кажется? Кстати, ты, конечно же, специально
положил в оладью траву?
- Прости. Она, видно, упала с моего рукава. Но тебе не кажется, что сама
по себе оладья, нет, конечно же, не трава, или не этот немного
подгоревший кусочек, нет, сама оладья по себе, тебе не кажется...
- Ужасна, - сказал он, возвращая мне всю свою половину оладьи, одного
укуса ему оказалось вполне достаточно. - Я скорее умру от голода.
Персики еще остались?
- В коробке.
Как же он нашел меня на этом поле? Сыскать десятиметровый самолет,
затерянный в десятках тысяч квадратных километров полей, вовсе не
просто, особенно если при этом лететь против солнца.
Но я дал себе слово не спрашивать. Если он захочет, сам мне скажет.
- Как же ты нашел меня? - спросил я. - Я ведь мог приземлиться где угодно.
Он открыл банку с персиками и ел их с ножа... довольно сложное занятие.
- Все подобное взаимопритягивается, - пробормотал он, уронив ломтик
персика.
- Что?
- Космический Закон.
- А-а.
Я доел оладью и почистил сковородку песком из ручья. Конечно же, оладья
удалась просто на славу.
- Может объяснишь? Как это получается, что я подобен вашей
высокочтимой персоне? Или под словом "подобное" ты имел в виду, что
наши самолеты похожи, да?
- Мы, чудотворцы, должны держаться вместе, - сказал он. В его устах это
прозвучало очень мягко, но мне почему-то стало не по себе.
- А... Дон. Ты сейчас сказал... Может, ты уточнишь, что ты имел в виду -
"мы, чудотворцы"?
- Судя по положению гаечного ключа "на 16" в ящике, я могу сказать, что
сегодня утром ты баловался левитацией. Или я ошибаюсь?
- Да ничем я не баловался! Я проснулся... эта штука разбудила меня, сама!
- Ну да, сама, - он смеялся надо мной.
- Да, сама!
- Ричард, да ты разбираешься в механике чудес столь же основательно, как
и в приготовлении оладий!
Тут я промолчал, просто сел на одеяло и замер. Если он собирался что-
нибудь сказать, он сам скажет в свое время.
- Некоторые из нас начинают учиться таким вещам подсознательно. Наш
бодрствующий ум не может их принять, поэтому мы творим чудеса во сне.
- Он посмотрел на небо, на первые облака. - Потерпи, Ричард. Мы все на
Пирамида