мысль: вдруг этот лютый мартинсон как раз сейчас звонит по
телефону, и через минуту ко всем дырам в заборе побегут
вохровцы вперемежку с плотниками, и я окажусь в мешке, как
какой-нибудь битый паулюс... Не удержавшись, я побежал сам,
мысленно снова и снова проклиная костю кудинова с его
ботулизмом и свою хромую судьбу. Только заметив, что на меня
оглядываются, я сумел взять себя в руки и появился перед
гардеробщиком как подобает деловому, хмуро-озабоченному
человеку с карманами, набитыми пропусками и документами.
Спустившись с крыльца, я почему-то оглянулся. Сам не
знаю, почему. И вот что я увидел: за стеклянной дверью,
упершись в стекло огромными ладонями и выставив бледное
лицо, пристально смотрел мне в спину Иван давыдович
мартинсон, собственной персоной. Словно вурдалак вслед
ускользнувшей жертве.
Стыдно признаться, но я снова перешел на бег. Несмотря
на мои сосуды. Несмотря на мое брюхо. Несмотря на мою
перемежающуюся хромоту. Лишь когда я, нырнув в дыру,
вынырнул на богородское шоссе, чувство собственного
достоинства моего возопило, наконец, и я перешел на шаг,
застегивая куртку и поправляя сбившуюся шапку. Очень не
нравилось мне это приключение, и особенно не нравился мне
Иван давыдович мартинсон, и я снова проклинал костю с его
ботулизмом, и давал себе клятву, что впредь никогда и никто,
и ни за что...
После всех этих передряг не могло быть и речи о том,
чтобы ехать на банную. Только в клуб. Только в клуб! В наш
ресторанный зал, обитый коричневым деревом! В атмосферу
прельстительных запахов! За мой столик под крахмальной
скатертью! Под крылышко к Сашеньке... Хотя нет, сегодня
нечетный день. Значит, под крылышко к аленушке! Правильно, и
сразу же отдать ей долг, и заказать селедочку, масляно
поблескивающую, жирную, тающую, ломтиками, посыпанную мелко
нарезанным зеленым лучком, а к ней три-четыре горячих
рассыпчатых картофелины и тут же кубик масла прямо из
ледяной воды, и бутылочку "пльзеньского" (нет-нет, без этого
не обойдется, я это заслужил сегодня)... И еще соленые
грузди, сопливенькие, в соку, вперемежку с репчатым луком
кольчиками... А притушив первый голод и взвинтив в себе
настоящий аппетит, мы обратимся к солянке мясной, которую у
нас в клубе, к счастью, готовить еще не разучились, и будет
она у нас в тусклом металлическом бачке, янтарная, парящая,
скрывающая под поверхностью своею деликатесные мяса разного
вида и черные лоснящиеся маслины... Батюшки, главное чуть не
забыл! Калач! Наш знаменитый клубный калач с ручкой для
держания, пухлый, мягкий, поджаристый... И парочку нужно
будет прихватить с собою домой. Ну-с, теперь второе...
Однако второе просмаковать я не успел, потому что
почувствовал вдруг какое-то неудобство, неловкость какую-то
и, вернувшись к действительности, обнаружил, что мчусь уже в
метро, двое долговязых с сумками "адидас" нависают надо
мною, а в просвет между ними уставились на меня сквозь
стекла очков пристальные светлые глаза. Лишь одну секунду
видел я эти глаза, а также рыжую норвежскую бородку и белое
кашне между отворотами клетчатого пальто, а затем поезд
начал тормозить, долговязые сомкнулись, и мой наблюдатель
исчез из виду.
Мне показалось, что глядел он на меня неприлично
внимательно, словно у меня было что-то не в порядке с
одеждой или лицо испачкано. На всякий случай я даже
проверил, не нахлобучил ли второпях шапку задом наперед.
Впрочем, когда через минуту между долговязыми вновь
образовался просвет, мой наблюдатель мирно дремал, сложив на
животе руки - средних лет мужчина, очки в металлической
оправе и клетчатое пальто, какое было в моде несколько лет
назад. Помнится, поражали такие пальто мое воображение тем,
что их можно было носить и на левую сторону тоже: с одной
стороны, например, они были черные в серую клетку, а
навыворот - серые в черную.
Мимолетный эпизод этот отвлек меня все-таки от
гастрономических видений, и я вспомнил почему-то, как лежал
в больнице и целый месяц меня кормили чудовищно пресной,
нарочито вываренной пищей, от которой взяла меня такая
тоска, что врачи в конце концов разрешили катьке принести
мне холодного цыпленка табака. О том, что предстоит в этом
смысле отравленному косте, страшно было подумать. Да и
некогда мне было думать об этих вещах, потому что поезд
остановился на "кропоткинской", и я заторопился к выходу.
Подслеповатая дежурная в дверях клуба потребовала,
чтобы я предъявил ей писательский билет, и в который раз я
попытался втолковать ей, что вот уже четверть века состою в
писателях и по крайней мере пять лет прохожу в клуб мимо
нее, старой кочерыжки. Она не поверила ни единому моему
слову, но тут дядя коля прогудел из недр гардероба: "свой,
свой, марья трофимовна!", И я был пропущен.
Беседуя с дядей колей о погоде, я нарочито неторопливо
разоблачился, взял с барьера листок клубной газеты, оставив
вместо него монетку, причесался и расчесал усы,
раскланиваясь с отражениями знакомых, возникавшими в глубине
зеркала, а затем, продолжая раскланиваться, наполняясь
теплым ощущением уюта, отстраняясь от всего неудобного и
тревожного, бодро зашагал в ресторанную залу.
А далее все получилось по программе, с тем только
отклонением, что не оказалось соленых груздей. Когда я
доедал солянку, к столику моему начала прибиваться обычная
компания. Первым был гарик аганян, у которого через час
начинался ихний семинар. Двух слов мы сказать не успели, как
из-за столика в дальнем углу поднялся и приблизился к нам,
хромая, жора наумов. Выяснилось, что нынче утром он забежал
в москву по дороге из краснодара в таллин. Виды на урожай на
Скачать книгу [0.13 МБ]
Пирамида