здания громоздятся над зданиями, и ни одно здание не похоже
на другое, они все здесь разные, все... И становится видна
справа раскаленная желтая стена, уходящая в самое небо, в
неимоверную, непроглядную высь, изборожденная трещинами,
обросшая рыжими мочалами лишаев и кустарников... А слева, в
просветах над крышами, возникает голубая пустота, как будто
там море, но никакого моря там нет, там обрыв, неоглядно
сине-зеленая пустота, сине-зеленое ничто, пропасть, уходящая
в непроглядную глубину.
Бесконечная пустота слева и бесконечная твердь справа,
понять эти две бесконечности не представляется никакой
возможности. Можно только привыкнуть к ним. И они привыкают
- люди, которыми я населил этот город на узком, всего в пять
верст уступе между двумя бесконечностями. Они попадают сюда
по доброй воле, эти люди, хотя и по разным причинам. Они
попадают сюда из самых разных времен и еще более разных
обстоятельств, их приглашают в город называющие себя
наставниками для участия в некоем эксперименте, ни смысла,
ни задач которого никто не знает и знать не должен, ибо
эксперимент есть эксперимент, и знание его смысла и целей
неизбежно отразилось бы на его результате... У меня их
миллион в моем городе - беглецов, энтузиастов, фанатиков,
разочарованных, равнодушных, авантюристов, дураков,
сумасшедших, целые сонмища чиновников, вояк, фермеров,
бандитов, проституток, добропорядочных буржуа, работяг,
полицейских, и неописуемое наслаждение доставляет мне
управлять их судьбами, приводить их в столкновение друг с
другом и с мрачными чудесами эксперимента. Я, наверное,
никогда не закончу эту вещь, но я буду ее писать, пока не
впаду в маразм, а может быть, и после этого. Клянешься ли ты
и далее писать и придумывать про город до тех пор, пока не
впадешь в полный маразм, а может быть, и далее? А куда мне
деваться? Конечно, клянусь, сказал я и раскрыл рукопись.
Глава II
С вечера я не принял сустак, и поэтому с утра
чувствовал себя очень вялым, апатичным и непрерывно
преодолевал себя: умывался через силу, одевался через силу,
прибирался, завтракал... И пока я все это делал, боже мой,
думал я, как это все-таки хорошо, что нет надо мной клары и
что я вообще один!
Позвонила катька, и опять пришлось мне врать и
оправдываться, потому что насчет постройки ей шубы в нашем
ателье я опять ничего не предпринял. Впрочем, звонила катька
вовсе не насчет шубы: оказалось, что она намерена зайти ко
мне сегодня или завтра вечером и принести мой продуктовый
заказ. Только и всего. Мы повесили трубки, и я на радостях
ссыпал в чашку последние остатки бразильского кофе, которые
хранил для особо торжественного случая.
А за окном погода сделалась чудесная. Вьюги вчерашней
не было и в помине, солнце выглянуло, которого не видно было
с самого нового года, прихотливо изогнутый сугроб у меня в
лоджии весело искрился, и, видимо, подморозило, потому что
за каждой машиной на шоссе тянулся шлейф белого пара.
Давление установилось, и не усматривалось никакой причины,
мешающей сесть за сценарий.
Впрочем, предварительно я трижды позвонил в ателье - и
все три раза без всякого толка. Надо сказать, звонки эти
носили чисто ритуальный характер: если человек всерьез
намерен построить для дочери шубу, ему надлежит идти в
ателье самому, производить массу аллЕгорических телодвижений
и произносить массу аллЕгорических фраз, все время рискуя
нарваться либо на открытую грубость, либо на подленькую
увертливость.
Затем я сел за машинку и начал прямо с фразы, которую
придумал еще вчера, но не пустил в ход, а сберег специально
для затравки на сегодня: "это не по ним, это по товарищам
справа..." И сначала все у меня пошло лихо, бодро, весело,
по-суворовски, но уже через час с небольшим я обнаружил, что
сижу в расслабленной позе и тупо, в который уже раз,
перечитываю последний абзац: "а комиссар все смотрит на
горящий танк. Из-под очков текут слезы, он не вытирает их,
лицо его неподвижно и спокойно".
Я уже чувствовал, что застрял, застрял надолго и без
всякого просвета. И не в том было дело, что я не представлял
себе, как события будут развиваться дальше: все события я
продумал на двадцать пять страниц вперед. Нет, дело было
гораздо хуже: я испытывал что-то вроде мозговой тошноты.
Да, я отчетливо видел перед собой и лицо комиссара, и
полуобрушенный окоп, и горящий "тигр". Но все это было
словно бы из папье-маше. Из картона и из раскрашенной
фанеры. Как на сцене захудалого дома культуры.
И в который раз с унылым удовлетворением вспомнил я,
что писать должно либо о том, что ты знаешь очень хорошо,
либо о том, чего никто не знает. Большинство из нас держится
иного мнения - ну и что же? Моя дочь катька правильно
сказала: надо всегда оставаться в меньшинстве.
Да черт же подери, подумал я почти с отчаянием. Ведь
Скачать книгу [0.13 МБ]
Пирамида