Братство - где? Или разве уже не все люди - братья? ("Нет, не все, -
говаривал по этому поводу Сеня Мирлин. - Более того: даже не все братья -
братья...")
Это раздраженно-шутливое (однако же, не совсем и не просто шутливое)
нытье закончилось тем, что в один прекрасный вечер Виконт заявился к
Станиславу с пузырьком живительной влаги в одной руке и с тощей рукописью
- в другой. Тощая рукопись носила название "Импровизатор" и представляла
собою рассказ на двенадцать страниц из жизни иностранцев. Действие там
происходило в Северной, сами понимаете, Шотландии, "...свежий пьянящий
воздух, полный тугого ветра, солоноватой влаги, криков морских птиц,
бесконечный пустынный берег, и вересковые поля, и купы сухих, согнутых
ветрами деревьев...", гостиница "Крыло Альбатроса", лирический герой -
художник (настоящий иностранец: флегма, ирония, трубка), главный герой -
некто Эрик П.Доваджер, в прошлом - знаменитый футболист ("Эрик-Стена"), а
ныне согбенный, перекошенный, изуродованный обломок человека, седой,
нелюдимый, неприятный, но - настоящий джентльмен.
Особенно страшно изуродованы у него были руки (тут Виконт явно взял
на вооружение одного их общего малознакомого автолюбителя, у которого обе
руки были прострелены насквозь еще на Невской Дубровке). По поводу этих
изуродованных рук в рассказе и возникает сюжетообразующий разговор - Эрик
П.Доваджер рассказывает лирическому герою довольно загадочную историю о
своем друге, пропавшем (исчезнувшем, растворившемся в воздухе) буквально у
него на глазах: только что расстались в парадном, Эрик и десяти шагов по
улице сделать не успел - раздался у него за спиною отчаянный крик,
какой-то судорожный шум, и все - больше его друга никто никогда не видел.
Без следов. Никаких улик. С концами. А когда утром Эрик шел в полицию
давать показания, он был сбит огромным автомобилем, номер которого не
успели заметить... Провалялся полгода в больнице, навсегда потерял
здоровье, превратился в нынешнюю развалину. Исчезнувшего друга не нашли,
дело прекратили. Все. Такая вот история.
Лирический герой потрясен и заинтригован, но главное еще впереди!
Наутро выясняется, что Эрик П.Доваджер благополучно слинял, оставив
записку, в которой он приносил свои самые изысканные извинения "за ту
маленькую мистификацию, разыграть которую вчера побудила" его
"отвратительная скука - спутница столь же отвратительной погоды". Скука
была велика, случай показался ему удобен, и он надеется только, что
"история получилась не так уж плоха". Лирическому герою остается только
пожать плечами и рассмеяться.
Но это еще не конец! Ибо вся соль Виконтова замысла заключалась
именно в концовке рассказа. Действующие лица встречаются снова - через
год, там же, на пустынных берегах, среди скользких валунов и гниющих после
отлива водорослей. Чайки крича носятся над волнами, почти касаясь их
крыльями, опускаются на прибрежную гальку, близится шторм, багровое солнце
уползает в черную тучу... И тут герой наш видит, как бледное изможденное
лицо Эрика П.Доваджера становится еще бледнее ("...становится белесым как
живот старика..."). Глаза Доваджера застывают, он тяжело опирается на
мощную свою полированную трость и вдруг начинает бормотать, невнятно и как
бы через силу: "...Эти птицы над волнами... и этот закат... Простите
меня... Они напоминают мне одну историю... страшную историю... Это
началось в Сомо..." Точка. Конец рассказа. Импровизатор вдохновился, новая
история - родилась.
- Хорошая концовка, - признал Станислав честно. Он вдруг подумал, что
Виконт, на самом деле, написал этот рассказ о себе. Он сам и есть этот
Эрик П.Доваджер, всю жизнь выдумывающий зубодробительные истории из
головы, потому что подлинные истории ему рассказывать запрещено. Впрочем,
в этом его Доваджере не ощущалось, на самом деле, никакого подтекста, он
получился просто выдумщик, импровизатор и артист. Больше в нем не было
ничего. А ведь могло бы быть!.. Сказать это Виконту?.. Или не надо?
Зачем?..
- И это все? - осведомился Виконт. - Это - все твои восторги?
- "Неспособность испытывать восторг - признак знания", - объявил
Станислав. Он вдруг решил ничего не спрашивать и ничего не говорить.
- Это какого же знания? - осведомился Виконт подозрительно.
- Вообще - знания. Но, по-моему, я нечто похожее уже где-то читал.
- Увы, - сказал Виконт со вздохом. - Я тоже. Автора не помню. Помню,
что читал по-аглицки... И мне так понравилась идея, что я решил переписать
все по-своему... - Он сделал себе бутерброд с килькой и сказал грустно: -
Ничего нельзя придумать. Все уже кем-то придумано... Или существует на
самом деле, - добавил он вдруг, и Станислав понял, что был прав насчет
него и Доваджера. - Это ужасно, мой Стак. Я больше никогда не возьмусь за
перо.
- Вздор, - сказал Станислав. Он испытывал неловкость. Что-то вдруг
кончилось, и, похоже, по его вине. И сделать больше ничего было нельзя.
То, что сейчас кончилось, - кончилось навсегда. Какие-то пути разошлись.
То, что всегда раньше было рядом, отдалилось вдруг и стало уходить.
- Знаешь, чем самый захудалый туземный божок отличается от самого
гениального архитектора? - спросил Виконт. - Божок всегда может
материализовать свой план, даже вполне бездарный... Во мне нет Бога, мой
Стак. А значит, его нет вообще.
- Почему? - тупо спросил Станислав.
- Потому что Бог - в человеке. Или его нет вовсе. Запиши это в свою
книжечку.
- У меня нет книжечки, - сказал Станислав, чувствуя, что неловкость
все возрастает.
- Я знаю. Это просто цитата. Еще одна цитата... Но маленькая. И давай
выпьем, мой Стак. Время звенеть бокалами.
И они выпили, чтобы сгладить неловкость, и закусили, чтобы перебить
горький ее привкус. Что-то кончилось, да, увы. Но не все же! Кое-что
все-таки еще осталось! Виконт потянулся за гитарой и взял самый сложный из
своих аккордов:
Капитан, каких немного,
Джон Кровавое Яйцо
- Словно жопа носорога
Капитаново лицо!...
А потом было лето. И было счастье. И было все зеленое, озаренное
солнцем, шевелящееся, ходуном под ветром ходящее, прекрасное на голубом.
Красный Ларискин "запорож", отцов подарок к окончанию Университета, весело
Скачать книгу [0.31 МБ]
Пирамида