По-видимому, Выбегалле ужасно не хотелось тащить свою аппаратуру и
тащиться самому на полигон, где была вьюга и не было достаточного
освещения для кинохроники.
-- Так, -- сказал он, -- понятно. Отгораживаете нашу науку от
народа. Тогда уж, может быть, не на десять километров, а прямо уж на
десять тысяч километров, Федор Симеонович? Где-нибудь по ту сторону?
Где-нибудь на Аляске, Кристобаль Хозевич, или откуда вы там? Так прямо и
скажите. А мы запишем.
Снова воцарилось молчание, и было слышно, как грозно сопит Федор
Симеонович, потерявший дар слова.
-- Лет триста назад, -- холодно произнес Хунта, -- за такие слова я
пригласил бы вас на прогулку за город, где отряхнул бы вам пыль с ушей и
проткнул насквозь.
-- Ничего, ничего, -- сказал Выбегалло. -- Это вам не Португалия.
Критики не любите. Лет триста назад я бы с тобой тоже не особенно
церемонился, кафолик недорезанный.
Меня скрутило от ненависти. Почему молчит Янус? Сколько же можно? В
тишине раздались шаги, в приемную вышел бледный, оскаленный Роман и,
щелкнув пальцами, создал дубль Выбегаллы. Затем он с наслаждением взял
дубля за грудь, мелко потряс, взялся за бороду, сладострастно рванул
несколько раз, успокоился, уничтожил дубля и вернулся в кабинет.
-- А ведь в-вас гнать надо, В-выбегалло, -- неожиданно спокойным
голосом произнес Федор Симеонович. -- Вы, оказывается, н-неприятная
фигура.
-- Критики, критики не любите, -- отвечал, отдуваясь, Выбегалло.
И вот тут, наконец, заговорил Янус Полуэктович. Голос у него был
мощный, ровный, как у джек-лондоновских капитанов.
-- Эксперимент, согласно просьбе Амвросия Амбруазовича, будет
произведен сегодня в десять ноль-ноль. Ввиду того, что эксперимент будет
сопровождаться значительными разрушениями, которые едва не повлекут за
собой человеческие жертвы, местом эксперимента назначаю дальний сектор
полигона в пятнадцати километрах от городской черты. Пользуюсь случаем
заранее поблагодарить Романа Петровича за его находчивость и мужество.
Некоторое время, по-видимому, все переваривали это решение. Во
всяком случае, я переваривал. У Януса Полуэктовича была все-таки,
несомненно, странная манера выражать свои мысли. Впрочем, все охотно
верили, что ему виднее. Были уже прецеденты.
-- Я пойду вызову машину, -- сказал вдруг Роман и, вероятно, прошел
сквозь стену, потому что в приемной не появился.
Федор Симеонович и Хунта, наверное, согласно кивали головами, а
оправившийся Выбегалло вскричал:
-- Правильное решение, Янус Полуэктович! Вовремя вы нам напомнили о
потерянной бдительности. Подальше, подальше от посторонних глаз. Только
вот грузчики мне понадобятся. Автоклав у меня тяжелый, значить, пять
тонн все-таки...
-- Конечно, -- сказал Янус. -- Распорядитесь.
В кабинете задвигали креслами, и я торопливо допил кофе.
В течение последующего часа я вместе со всеми, кто еще оставался в
институте, торчал у подъезда и наблюдал, как грузят автоклав,
стереотрубы, бронещиты и зипуны на всякий случай. Буран утих, утро
стояло морозное и ясное.
Роман пригнал грузовик на гусеничном ходу. Вурдалак Альфред привел
грузчиков-гекатонхейров. Котт и Гиес шли охотно, оживленно галдя в сотню
глоток и на ходу засучивая многочисленные рукава, а Бриарей тащился
следом, выставив вперед корявый палец, и ныл, что ему больно, что у него
несколько голов кружатся, что он ночь не спал. Котт взял автоклав, Гиес
-- все остальное. Тогда Бриарей, увидев, что ему ничего не досталось,
принялся распоряжаться, давать указания и помогать советами. Он забегал
вперед, открывал и держал двери, то и дело присаживаясь на корточки и,
заглядывая снизу, кричал: "Пошло! Пошло!" или "Правее бери!
Зацепляешься!" В конце концов ему наступили на руку, а самого защемили
между автоклавом и стеной. Он разрыдался, и Альфред отвел его обратно в
виварий.
В грузовик набилось порядочно народу. Выбегалло залез в кабину
водителя. Он был очень недоволен и у всех спрашивал, который час.
Грузовик уехал быстро, но через пять минут вернулся, потому что
выяснилось, что забыли корреспондентов. Пока их искали, Котт и Гиес
затеяли играть в снежки, чтобы согреться, и выбили два стекла. Потом
Гиес сцепился с каким-то ранним пьяным, который кричал: "Все на одного,
да?" Гиеса оттащили и затолкали обратно в кузов. Он вращал глазами и
грозно ругался по-эллински. Появились дрожащие со сна Г. Проницательный
и Б. Питомник.
Институт опустел. Было половина девятого. Весь город спал. Мне
очень хотелось отправиться вместе со всеми на полигон, но делать было
нечего, я вздохнул и пустился во второй обход.
Я, зевая, шел по коридорам и гасил везде свет, пока не добрался до
лаборатории Витьки Корнеева. Витька Выбегалловыми экспериментами не
интересовался. Он говорил, что таких, как Выбегалло, нужно беспощадно
передавать Хунте в качестве подопытных животных на предмет выяснения, не
являются ли они летательными мутантами. Поэтому Витька никуда не поехал,
а сидел на диване-трансляторе, курил сигарету и лениво беседовал с
Эдиком Амперяном. Эдик лежал рядом и, задумчиво глядя в потолок, сосал
леденец. На столе в ванне с водой бодро плавал окунь.
-- С Новым годом, -- сказал я.
-- С Новым годом, -- приветливо отозвался Эдик.
-- Вот пусть Сашка скажет, -- предложил Корнеев. -- Саша, бывает
небелковая жизнь?
-- Не знаю, -- сказал я. -- Не видел. А что?
-- Что значит -- не видел? М-поле ты тоже никогда не видел, а
напряженность его рассчитываешь.
-- Ну и что? -- сказал я. Я смотрел на окуня в ванне. Окунь плавал
кругами, лихо поворачиваясь на виражах, и тогда было видно, что он
выпотрошен.
-- Витька, -- сказал я, -- получилось все-таки?
-- Саша не хочет говорить про небелковую жизнь, -- сказал Эдик. --
И он прав.
-- Без белка жить можно, -- сказал я, -- а вот как он живет без
потрохов?
-- А вот товарищ Амперян говорит, что без белка жить нельзя, --
сказал Витька, заставляя струю табачного дыма сворачиваться в смерч и
Скачать книгу [0.18 МБ]
Пирамида